А может быть, я, которого вы так презираете, как раз именно и есть тот человек? И напрасно тогда вы меня обижаете, ох напрасно! Не пришлось бы вам, дорогая, пожалеть о сегодняшнем поведении, хотя я и рад, что вы такая строгая и степенная, какими и должны быть наши казахские девушки,— вы молодчина, что держитесь старинных обычаев, как наши матушки и тетушки. Но если вы цветок, уснувший во льду, и надо будет сто лет дышать на лед, чтобы растопить его, я это сделаю, алла-тагала! Только подумайте сами, сестреночка, стоит ли ждать так долго, ведь меня может и не хватить на сто лет, я считаю, вам лучше сейчас выходить за меня, а если, скажем, я вам не очень понравлюсь, то мы можем, расписаться и я сразу же уеду в свой аул, мы расстанемся и будем вдали друг от друга скучать, писать письма, а потом встретимся через много лет, хорошо? Соглашайтесь, уважаемая, иначе вы потеряете меня...» — «Нет, это ты меня потеряешь! — вдруг крикнула она.— И не болтай того, чего не будет! Прощай!» Тут я увидел, что мы стоим у дверей какого-то дома, и она скрылась за этой дверью... А я вскоре шел по пустынной улице, и редкие прохожие, такие же одинокие, как я, иногда попадались мне навстречу. Поднялся холодный, сырой ветер и продувал меня насквозь, влетая, как говорится, через ворот и вылетая через штанины. Но небо было чистым, звезды так и сияли — казалось, сейчас они ливнем хлынут вниз, на землю. И я потянулся к ним навстречу, раскинув руки, подставил ладони, но ни одна звезда не упала мне на грудь, в которой так неожиданно вспыхнула любовь... Я шел по темным бесконечным улицам, и все, что составляло мое существо, мою душу и тело, жаждало новой встречи с загадочной принцессой.
А назавтра вечером я снова явился в парк, и первое, что увидел, подойдя к воротам, была машина «скорой помощи». В нее санитары укладывали бесчувственное тело моей бледной незнакомки. «Малика это,— произнес кто-то из толпы, собравшейся возле машины.— Бедная девушка, она так и не избавилась от своей падучей»
Ах, этот чужой, незнакомый мужской голос будет до самой смерти звучать в моих ушах, словно гул осеннего ветра... Мои глаза закрыты, но я вижу, как ее, неподвижную бледную, укладывают в машину... Мою принцессу с японским зонтиком. Я хочу уехать вместе с нею, я хочу к ней., они думают, что я все время сплю, валяясь на дне трактора, а я никогда не сплю, потому что смотрю на нее, и вот она снова передо мною .. она машет мне, зовет к себе, и я пойду к ней... и мне так жарко... жарко... О, какое блаженство! Какое тепло!»
* * *
Напрасным был для замершей жизни щедрый свет луны, лишенный тепла, и снежный край, прохваченный сорокаградусным морозом, застыл в студеном покое, словно мерзлая глыба. И сама бледная луна оцепенела от холода, провалившись в толщу морозного воздуха. Ночь была безукоризненно красива, чиста и величественна, но и люта беспредельно. Три жигита, молча лежавшие в снежном домике, уйдя в свои воспоминания, постепенно стали погружаться в коварный сон, и вскоре оцепеневшие души их вынесло на зыбкое пограничье между жизнью и смертью. Теперь спасти их мог только непредвиденный случай.
Под луною на снегу темнел пленник трактор, железо
которого впитав в себя стужу беспощадной ночи, стало белым от инея. И смутно напоминала машина отчаявшегося поседевшего раньше времени человека, бессильно сжимавшего кулаки. Казалось, кругом все вымерло, убитое морозом,— ни зверя, ни птицы во всей громадной округе, ни единого живого существа. И стылая белая чочь лишь изредка оглашалась утробным воем смерти, тоскливым и жутким: «У-у-у! У-у-у-у!» Ночь длилась бесконечно, и лежали на ее ледяном дне три замерзающих человека, согретые призрачным жаром предсмертных грез, и смерть-волчица оскалила сверкающие зубы, готовясь сожрать их. Коварное тепло, обволакивающее сердца стынущих жигитов, между тем истаивало, и мелкая дрожь охватила их распростертые тела, и замирала кровь в жилах, и глубже становился сон.
Нуржан удивлялся сквозь этот сон, что его задеревеневшим от холода рукам и ногам вдруг стало тепло, очень тепло, словно укрыли его пуховой периной, и все тело провалилось в волны блаженного жара, защекотало, засвербило в ступнях, в пальцах ног... Словно бы лежит он в белой юрте, и у самого изножья пылает очаг, и*пламя, вырвавшись оттуда, лизнуло ему пятки. Он поджал ноги, подтянул колени к самой груди — и неиспытанное блаженство охватило все его существо. Он чувствовал, что погружается в сладкий сон, как в детстве... безмятежный сон младенчества... шестикрылая юрта из белого козьего пуха... Нет, не надо открывать глаз, чтобы не исчезли это блаженство, это тепло... и не оказаться бы снова в холодной темноте снежной пещеры. Мысль эта всколыхнула забытую тревогу и настороженность Нур-жана; он вспомнил, что опасно спать, и попытался сбросить сонное оцепенение, но уже не в силах был шевельнуться. И тогда он, испытав смертельный страх, громко позвал друзей — Аманжана и Бакытжана.
Однако ни звука не слетело с его неподвижных губ. В белую юрту, где лежал Нуржан, вошла Снежная девушка. Она подошла к нему, беспомощно распростертому на торе — кто-то связал ему веревкой руки и ноги... она склонилась к нему, приподняла его голову и зашептала, умоляюще глядя на него: «Вставай, вставай скорее, мой жигит! Солнце уже высоко». Но, как ни пытался, Нуржан не смог шевельнуть и пальцем. Все тело его превратилось в неподвижную, тяжелую глыбу. И тогда он произнес, <*два, с неимоверным усилием, шевеля губами:
«Кто ты? Ангел или человек?»
«Ты же знаешь... Я — Снежная девушка»,— был ответ
«Да... Да... Снежная девушка... Ты, красавица. Ты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36