Мужчина пристроился у окна, снял с головы платок, выжал его и расстелил на скамейке.
За Фатхабадом в вагон вошел русский.
— Салом, ака Махсум,— поздоровался он.
Ака Махсум встревоженно поднял голову, но, узнав вошедшего, облегченно вздохнул:
— Ах, это вы, Смирнов! Как вам удалось меня разыскать?
— Кто ищет, тот находит,— ответил Смирнов таджикской поговоркой. - А вы куда?
-- В Каган. Хочу узнать, не прибыл ли из Ташкента товар.
— Давно уже прибыл. Я хотел сообщить, да никого из ваших не мог найти.— Он придвинулся к ака Махсуму и тихо добавил: — Не понимаю, чего вы там тянете?
— Будто вы не знаете наших людей,— сердито ответил ака Мах-сум.-- Одна надежда на вас.
Поезд тем временем подошел к Кагану. Смирнов спрыгнул прямо на железнодорожные пути. Ака Махсум вышел на перрон и не торопясь пошел к зданию вокзала. Выйдя через дверь и обогнув здание, он направился к железнодорожным путям. Скоро он догнал Смирнова.
— Недавно из Самарканда приезжал человек,— сказал Смирнов, не замедляя шаг.— Мы ждали кого-нибудь из ваших, но так и не дождались. Неужели Асо вам ничего не передал?
— Он-то передал, да что толку. Мы собрали людей, а они отказались ехать...
— То есть как — отказались? Почему?
— Да опять струсили, они же всех боятся: и эмира, и русских, и, кажется, даже собственной тени пугаются.
— Скажите уж прямо — большевиков боятся.
— И то верно,— смущенно подтвердил ака Махсум.
Когда они проходили мимо депо, к ним подошел мужчина в огромной папахе, похожий на туркмена.
— Вы не знаете, где тут дом Умар-джана? — обратился ом к ним по-русски.
— Умар-джана? Какого? Мастера из депо? — переспросил Смирнов.
— А зачем он вам? — перебил ака Махсум, окинув незнакомца недоверчивым взглядом.
— А затем, мой дорогой ака Махсум,— спокойно ответил человек в папахе,— что нам, кажется, с вами туда по пути.
— Проклятье,— выругался ака Махсум по-таджикски. - Он меня откуда-то знает.
— А что в этом странного? — сказал незнакомец тоже по-таджикски и улыбнулся.
Только теперь Смирнов узнал его.
— Дружище! Да неужели это ты? Какими судьбами? Да нет, он; ей-богу, он,— повернулся он к ака Махсуму.— Узнаете?
Ака Махсум в нерешительности покачал головой.
— А ты, видно, здорово постарел за это время, ака Махсум,— засмеялся человек в папахе.— Раньше небось любую красавицу мог под паранджой разглядеть, а сейчас меня, Хайдаркула, не узнал...
Ака Махсум удивленно смотрел на старого друга, от волнения у него мелко дрожали пальцы. Он только и смог произнести:
— Хайдаркул...
В доме Умар-джана собрались старые друзья: Смирнов, ака Махсум, Амон и кое-кто из рабочих депо, знавших Хайдаркула еще до ареста.
...
Всю ночь длился рассказ Хайдаркула. Он заново вспоминал все, что произошло с ним за десять лет. Нелегко дались ему эти годы, они оставили глубокий след в его жизни, многое он увидел, о многом передумал.
Приняв русское подданство, Хайдаркул думал — ничто ему не грозит. Он безгранично верил в справедливость и благородство царя, верил, что он всемилостив к своим подданным и отличает убийство от возмездия.
Правда, его друзья Николай Смирнов и Умар-джан много раз говорили ему, что эмир и русский царь сделаны из одного теста и друг друга стоят. Но он им не верил. Как же так: царь — человек просвещенный, владения его велики и могучи, а эмир — человек темный, и власть его не выходит за пределы Бухары дальше одного локтя, государство по сравнению с Россией — зерно в блюде плова. У царя есть суд, есть закон, а в эмирской Бухаре ничего этого нет, тут владычествуют сила и произвол. Нет, нет, он был уверен, что под властью русского царя ничто ему не будет угрожать.
И даже когда жандармы вели Хайдаркула по улицам города, он еще наивно верил, что справедливый русский суд не станет его жестоко карать, когда узнает, что бай погубил его жену и дочь. Суд сочтет эту месть справедливой и отпустит с миром.
До сих пор перед ним встает в мальчайших подробностях этот день, надолго разлучивший его с прежней жизнью.
В жандармерии его грубым пинком втолкнули в набитую людьми камеру, за спиной захлопнулась тяжелая железная дверь.
В небольшой комнате стоял густой вонючий полумрак. Через крохотное оконце, забранное решеткой, в камеру проникал серый, неживой свет.
Почти вся передняя часть камеры была занята нарами, они тянулись от одной стены до другой. На нарах и под ними вповалку лежали и сидели люди. Неподалеку от двери стоял какой-то оборванец; засунув руки в карманы драных штанов, он курил махорку, бесцеремонно и насмешливо разглядывая Хайдаркула. Выплюнув недокуренную цигарку, он вынул из карманов руки, подошел к Хайдаркулу и небрежно бросил:
— А ну, выворачивай погреба...
Хайдаркул с удивлением посмотрел на небритого, грязного парня. У него было равнодушное выражение лица, но глаза настороженные, кошачьи и подобранное, как перед прыжком, тело с чуть выставленными вперед напряженными руками, готовыми вцепиться, схватить...
— Чего молчишь? Племянничка не узнаешь?
Хайдаркул не отвечал. Тогда парень обошел его сзади и ловко засунул руки в карманы. Хайдаркул круто обернулся и так отшвырнул бродягу, что тот повалился на нары.
В камере стало тихо.
Теперь бродяга надвигался на Хайдаркула, как тигр,— мягко, чуть пригнувшись и подавшись вперед.
— Ах ты, сука! — шипел он, сжимая кулаки.
— Схомутай его, Степа,— подбадривал парня щеголеватый брюнет в желтых штиблетах.
Хайдаркул стоял, казалось, безразличный ко всему, что происходит. Но когда бродяга приблизился, он, резко пригнувшись, так двинул ему головой в подбородок, что тот мешком рухнул на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139