— Он был лучшим из командиров.
— И все-таки была суматоха.
— А как бы ты поступил? Две с половиной тысячи бойцов и три тысячи раненых?
— Не знаю.
— Он хорошо оценил обстановку. На нас наседало десять, а то и все пятнадцать тысяч солдат Лера. Отступать было некуда, — рассуждал Минер. — Он был самый лучший, но даже такому оказалось не под силу что-либо сделать.
— А почему он сам встал в стрелковую цепь? — спросил я.
— Если человек видит, что все потеряно, — а он, конечно, видел, — на карту ставят последнее. Человек всегда может сделать последнюю ставку.
— Что ты хочешь сказать?
— Уже за два дня он знал, что прорваться невозможно. Последним эшелоном называют тот, который будет уничтожен. Невозможно двум с половиной тысячам человек спасти три тысячи раненых.
— Я не хочу об этом думать, — сказал я. — Слишком тяжело.
— Да, лучше думать о том, как спасти собственную шкуру. — Он добродушно ухмыльнулся и похлопал меня по плечу: — Запомни, самая важная задача сейчас — спасти шкуру. Это все, что мы пока можем сделать для наших. Ты увидишь, это не легко.
— Я хотел бы знать, что он чувствовал? — спросил я.
— Кто?
— Командир последнего эшелона.
— Как чувствует себя человек, когда он не может уберечь госпиталь? В нем были бойцы из его села. Но он не выбирал, —- задумчиво произнес Минер.
— Пока не погиб, как простой пулеметчик?
— Пока не погиб. А мы вот живы. Живых хватает, только мы ничего о них не знаем.
— Наверное, главные силы ушли далеко на север?
— Когда мы были у реки, они вели бои далеко от Сутьески.
— Сегодня ты разговорчив.
— Да. Ты — из тех, с кем я люблю говорить.
— Спасибо.
Над ущельем парил сизый горный орел. И вдруг окрестности огласил взрыв. В глазах Минера промелькнула тревога.
— Слышите? — произнес он. — Похоже на разрыв мины.
— Очень далеко, — сказал я.
— Если у реки, то можно услышать? — спросила Рябая.
— Таким ясным утром можно. Но этот где-то ближе.
— Это бандитская граната, — пробурчал Йован.
— Таких не существует, — возразил Судейский.
— Ты думаешь у них не найдется, чем тебя убить?
— Нет, я не об этом. Я имею в виду, что у них нет своих гранат.
— Да и у нас тоже нет своих. Какая разница?
— Мы их отнимали.
— Верно, — произнес Йован, — мы их отнимали, а они их получали. Хватит пропаганды! Пусть так. И все таки приятно, когда у человека хватает боеприпасов. Даже если они получены в «подарок». Они все равно хорошо работают.
— Не так, как отнятые, — заметил старик.
— А ты молчи. Твоя песня спета.
— Ну ладно. Пусть я старый и задыхаюсь, — сказал старик. — А ты? Начал расхваливать бандитов?
— Я их не расхваливаю. Я стрелял в них.
— А теперь не хочешь? — спросил Минер.
— Что я хочу, это мое дело.
— Тогда уходи от нас! — резко бросил Минер.
— Уйду, когда сам захочу.
— Йован, — повернулась Адела, — успокойся. Он замолчал.
Эта была первая ссора между нами. Впервые Минер просил кого-то оставить нас.
Кроваво-красное солнце плывет по небу, одинаково благосклонное и к армиям и к бандитам. Нам уже не приходится считать себя армией. Четыре наши дивизии, которые двадцать дней назад прорвались на Сутьеске, теперь вели бои где-то на западе, как армия с армией. А мы понимали, что рано или поздно столкнемся с сельской стражей, с бандитами. И солнце будет свидетелем этому. И все же у меня где-то теплится зыбкая надежда, что кому-нибудь из нас удастся обо всем рассказать людям...
Передо мной лежит записная книжка немецкого унтер-офицера. Она перешла ко мне вместе с его штанами. Я в состоянии перевести каждое пятое слово. И этого достаточно, чтобы понять основное, а фантазия дорисует остальное. Листаю страницы. Мелькают имена Бруно, Гофмана, лейтенанта Ванга. Как же прошли четыре последних дня? Четыре дня из жизни человека, чьи штаны я ношу?
...За четыре дня до своей смерти унтер, видимо, грелся где-нибудь на солнце и размышлял. «Нет, — говорил он себе, -я не очень ненавижу врага. В самом деле, я ведь не очень не люблю партизан. Я даже стал уважать их за храбрость». Люди, которых он уважал, безусловно, были хорошими солдатами.
— Следует признать, что продержались два да, — вполголоса произнес он. — Что? — спросил Бруно.
— Я думаю, что приятнее разбить врага, который умеет драться.
— Мне бы хотелось, чтоб они были послабее.
— Ты никогда не станешь солдатом.
— Вы меня не так поняли, фельдфебель, — покраснев, как рак, сказал Бруно. — Солдаты нужны нам в другом месте.
Они, должно быть, несколько минут помолчали.
— Будем ли мы завтра участвовать в их уничтожении? — спросил Бруно.
— Я думаю, нет. С этим покончат егеря.
Победа была налицо, если считать, что они вывели из строя одиннадцать тысяч партизан. В этом им немало помог тиф. Они восхищались своей артиллерией, взбиравшейся на неприступные утесы, и своими саперами, что прокладывали тропы там, куда прежде не ступала нога человека. «Только немцы могли этого добиться! Лучшие солдаты всех времен! Но, — размышлял Гофман, — вместе с итальянцами нас было свыше девяноста тысяч. — И эта цифра смущала его. — А их в пять раз меньше! И если их не раздавить, они снова создадут свободную территорию! Их нужно уничтожать всех до одного! Нужно с корнем вырывать эту сорную траву!» — убеждал себя Гофман в канун боя.
Я перевернул страничку записной книжки.
Вот Гофман увидел, как патруль привел пленных партизан — двух мужчин и девушку. Гофман и Бруно подошли ближе, к офицерской палатке. Девушка была маленькая, светловолосая, миловидная.
— Из какой вы части? — спросил их лейтенант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60