Полиции удалось получить сведения и о многих других членах организации.
Адела ничего не рассказывает. Или ей не о чем рассказывать, или она не хочет? Она, видно, больше любит слушать других. Девушка избегает встречаться со мной взглядом, хотя нет-нет украдкой да и посмотрит на меня. Почему я не равнодушен к ней?
Адела шагала впереди меня. Я любовался, как ловко ступает она по земле, словно серна или газель. Невозможно не любоваться ею! Наверное, она считалась первой красавицей в шибеникской гимназии. А может, это мне просто кажется? Кажется, будто видел ее у выхода из какого-то парка, или на фотографии, или на школьном дворе? Давно, до войны? Два с половиной года назад? Мне иногда вспоминаются лица девушек, которых я видел в пути, скитаясь по пыльным дорогам.
Я все еще помню одну — с тех пор, как уходил из поселка. Мне хотелось обнять ее, потому что она походила на Соню Хени, и на мою сестру, и еще на многих девушек. Она стояла, опершись на изгородь.
— Куда идете, бродяжки? Я не обиделся.
— В мир.
— Трудно пешком шагать? — спрашивала она, осматривая нас с ног до головы. Я давно уже не чистил ботинки, и они были пепельного цвета.
— Из школы убежали?
— Возможно.
— Или из дома?
Я молчал. Мне было семнадцать лет, и на губах у меня еще молоко не обсохло.
— Пойдите сюда, — позвала девушка и, когда я приблизился, приколола мне розу. Я схватил ее руку и поцеловал. Она смутилась и махнула мне вслед.
Нет, она не окликала меня и не прикалывала розу. Она держала ее в руке и просто посмотрела на меня. И это все! Остальное я выдумал. Я шел мимо девушек, и они оставались равнодушными ко мне, бродяге. Они но понимали моей тоски...
Адела свернула с тропинки. Я пошел следом. Поравнявшись с ней, положил руку на ее плечо. Она пристально на меня взглянула.
— Здравствуй!
— Здравствуй, Грабовац! Тебе нужна опора?
— Нет.
— А я подумала, что нужна, — как отрезала, сказала, девушка.
Мы уже недалеко от Пушкинского Брда. Среди редких сосен все чаще попадаются каменистые маковки, похожие на перевернутую лодку. Верхние слои известняка в эту пору обрастают травой, годной под корм овцам. Только где теперь овцы?
Солдат Лера в горах не было. Лишь на узких горных тропах остались следы лошадиных копыт. Закопченные скалы и раскиданная земля повсюду рассказывали одну и ту же повесть. Правда, дожди уже основательно смыли следы боев, бывшие биваки поросли свежей густой травой.
Мы спускаемся в каньон.
— Ох! — вскрикнула Рябая, хватаясь за ветку.
Склон отвесный. Ни одна лошадь не пройдет по такой крутизне. Тропа петляет по скалам. С южной стороны они вымыты дождем, на востоке — ноздреваты: здесь больше поработал ветер. Один из утесов держится на тонкой каменной подставке и, кажется, вот-вот обрушится в бездну.
— Погодите, — произнес старик.
— Что такое?
Старик показывал на запад. Судейский позвал Йована;
— У тебя глаза лучше. Йован, как всегда, проворчал:
— Чего ты нас задерживаешь?
— Что ты увидел? — спросил Минер.
— Ограду, — ответил Йован после долгого молчания.
— Это в самом деле ограда? — спросил старик.
— Ограда, — сердито повторил Йован. — А ты хорошо слепцом прикидываешься.
— Спасибо, — старик приподнял на голове круглую шапку, словно обращаясь с просьбой. — Твоя мать вовремя тебя родила.
— Не ссорьтесь! — произнес Минер.
Адела стояла на тропинке внизу и, когда Йован поравнялся с ней, укоризненно сказала:
— Опять вы ругаетесь!
Он махнул рукой и даже не взглянул в ее сторону. Мы шли дальше. Только камешки сыпались из-под ног.
— Трудно стало идти, — сказал Минер.
— Мне тоже, — признался я.
— Колени — как свинцом налиты.
— От голода. На колени самый большой груз приходится. А теперь этот механизм ослаблен.
Я произносил слова наобум и удивлялся их логике.
— Будет ослаблен, если испорчен механизм, который управляет миром, — ответил Минер. — Нам еще сто километров. Это мною?
— Нет.
— Только б народ не убежал с этой проклятой горы.
— Слушай, неужели мы все время будем идти по горам?
— Если спустимся в Жупу, может случиться беда.
— И все-таки надо. Так ведь невозможно.
— Но спуститься вниз — еще опаснее,
— Рано, — ответил Минер.
— А если нет?
— Неужели ты думаешь, что нет?
— Не лучше ли это сделать, пока есть силы?
— А где бы мы спустились?
— С той стороны.
— Я думал об этом, — сказал Минер. — Там мы будем завтра вечером. И ослабеем еще больше.
— Верно.
— А надо ли нам вообще спускаться в село?
— С каких это пор ты стал таким нерешительным? — вскипел я.
Он ничего не ответил, только сердито взглянул на меня.
Почему он так осторожен? Теперь опасность, казалось бы, значительно уменьшилась, но он, как гризли, постоянно нюхающий воздух, не подскажет ли ветер о приближении врага?..
Камни скатываются из-под ног и, прыгая но склону, скрываются в глубоком ущелье, откуда веет прохладой. Ближе к воде зелень становится гуще. Мы спускаемся вот уже два часа. Старик астматически задыхается. Он похож на измученного лешего: седой, кожа — как дубовая кора. Над нами вздымается небо. Светлая вершина сливается с его голубизной. Нелегко нам придется, пока поднимемся на противоположный склон.
Я снова посмотрел на Минера. Он словно громадный дубовый кряж движется впереди меня! Загадочное, как у сфинкса, лицо. Нередко случается, что люди, минуя большую опасность, вдруг теряют прежнюю прозорливость, попав в иные условия.
Так, если ты окажешься в магнитном поле, стрелка твоего компаса перестанет повиноваться. И пока ты не пройдешь это поле, компас бесполезен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60