Все внимание — на руки! Будете заниматься регулярно, увидите, как в пальцах появится чуткость.
— Вы мне это еще позавчера говорили.
— Ну и что же, знаю, что говорил, да ведь так оно и есть. И руки красивее станут, и играть будете правильно...
— ...и звучание улучшится! — добавила она и рассмеялась.— Все это я уже позавчера слышала, но когда вы ушли, меня что-то сомнения взяли.
— Но это вовсе не я придумал. Честное слово. И руки станут красивее, и звучание будет лучше.
— Не надо про мои руки, а то мне прямо неудобно. А вот насчет звучания, мне почему-то не верится, что оно лучше станет.
— Про руки ваши я ничего особенного не говорил, правда, и плохого о них сказать нечего. А то, что от правильной игры они станут лучше,— это точно.— И я опять машинально пошевелил пальцами, то ли, чтобы их показать или просто с удовольствием убедиться, что бородавок уже и след простыл.— Правда, правда, руки станут красивее и звучание тоже.
— Вот, вот, давайте вернемся к звучанию. Непонятно мне это. Ведь звучание зависит от музыкального инструмента. Можно играть тише или громче, по-моему, какую клавишу нажмешь, такой и звук получится.
— Так, да не совсем.
— Но ведь я нажимаю на клавиши. Допустим, играю я точно по нотам, правильно выдерживаю ритм и темп. Никто на меня не смотрит, только слушают мою игру, им же неизвестно, криво я ставлю пальцы или нет. И кто тут узнает, напрягала ли я запястье?
— Как это не узнают? Сразу узнают. Есть такие, что не могут узнать, а другие еще как могут. И не хотели бы, а сразу узнают.
— Кажется, я поняла. Вы, наверное, хотите сказать, что музыку надо уметь чувствовать. Например, скрипач должен каждый звук услышать заранее, должен его пальцем найти, как можно точнее нащупать, чтобы и высота и окраска были, какие надо. Только ведь на фортепьяно, да и на фисгармонии тоже, звуки прямо в инструмент заложены, каждый со своей высотой, так что здесь все проще, надо только нажать клавишу...
— Вообще-то, да. Но чем красивее мы до нее дотронемся, чем правильнее нажмем, тем лучше прозвучит. Когда постоянно занимаешься, рука становится лучше. И у пианиста и у органиста. Даже если и были у него некрасивые руки, так станут красивыми. Их делает такими музыка, и сама она становится прекрасной, если ее творят красивые, чуткие, терпеливые и старательные руки.
Она улыбнулась.
— Видно, придется заниматься. Мне это нравится.
— Конечно, тут дело не только в руках. Рука, она, ну как бы составная часть инструмента. Нет, пожалуй, не совсем так. Как бы это лучше объяснить? Вот палочка у барабанщика или, к примеру, палочка у цимбалиста — это продолжение его руки. Через нее передается все, что человек чувствует, что его волнует, что, в сущности, уже звучит в нем, и рука, когда она передает все инструменту, иной раз может будто сама по себе вдохнуть в инструмент чувство и через него выразить себя, чтобы это дыхание, этот вздох, этот крик и другие услышали. Для настоящего музыканта музыка — это все. Он как бы сливается с ней, и она звучит в нем вечно. Обо всем этом можно сказать лучше и красивее. В конце концов музыкант, он и есть музыкант, правда, разные попадаются. Одни играют сами для себя и довольны уже этим. Другие играют для публики, публика довольна, а сам музыкант — нет. И ансамбль может играть так, словно это один музыкант. Десять пальцев на клавишах фортепьяно — это десять звуков, красивых, может быть, звуков. Прекрасный аккорд. Прекрасный инструмент фортепьяно, но играть уметь нужно. А если соберется десяток хороших музыкантов, каждый со своим инструментом, насколько неразрывно слитное звучание они могут создать — один-два слаженных аккорда объемны будто скульптура. Музыканты уже убирают инструменты — а звук все еще живет у тебя в душе. Или вот композитор. Когда он пишет музыку для большого оркестра, то воспринимает всех музыкантов со всеми их инструментами как единое целое, как один большой инструмент, и пробует на нем то одни, то другие регистры. Ну а что, к примеру, случится, если один из регистров вдруг закапризничает? Скажем,, контрабасист встал боком перед контрабасом и как попало заколотил по струнам смычком: велика важность — контрабас, ну и ладно, и форте есть и пиано, все твои ноты на месте, я свою партию отыграл. А вот нет же — в оркестре контрабасист уже не просто контрабасист. Оркестр — это нечто единое, и контрабасист, да и любой другой музыкант, в нем как палец на руке. Ведь в здоровой руке каждый палец на своем месте и все они одинаково важны. И музыкант знает, что пальцы должны соображать, как чередоваться, двигаться, помогать друг другу, иногда ударить вместе, дружно, но при этом так, чтобы звуки не заглушали, не забивали друг друга. И мизинцу нельзя опаздывать, отговариваясь тем, что он самый маленький, а большой палец только потому, что он самый толстый, не должен лезть на клавишу и долбить: ведь я всего лишь палец, я всего лишь контрабасист...
И меня, наверное, понесло бы и понесло. Я ведь не устаю долго разговаривать. Но, к счастью, Адрика стала зевать, может быть, просто проголодалась:
— Ой, как есть хочется! И устала я, похоже. Думаю, достаточно на сегодня, мама нам полдник обещала.
Я сразу очнулся. Правда, несколько поздновато. Дошло наконец, что Адрика от этих разговоров притомилась. Только недолго я переживал, потому что стоило нам войти в кухню, как Адрика снова повеселела.
— Угощайтесь, пожалуйста! Вы у нас гость, так что берите первым, хоть я и умираю от голода.— С этими словами она придвинула мне ватрушки.
Мы оба отдали должное угощению, и Адрика с ватрушкой во рту вытянула подбородок, сложила губки бантиком, слегка прикрыла глаза и мечтательно произнесла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30