И мыши тоже дрянь порядочная. Поселится какая-нибудь в улье, обыкновенно уже осенью, когда у пчел начинается спячка, и, если пасечник вовремя не заметит, плохо пчелам зимой придется, а некоторые и вовсе не перезимуют. Бывает, впрочем, что пчелы сами с мышью справляются, умертвят ее и набальзамируют воском и прополисом. А пасечник, открыв весной улей, не преминет рассказать друзьям: «Послушайте, я в этом году фараона в улье нашел».
Так вот, речка эта, вы уж простите, но больно хочется мне в свою прозу речку вставить,— до чего она была красива! В саду лежала лодка, совсем обыкновенная заурядная лодка, но спусти ее на воду — и плыви себе потихоньку на веслах мимо других садов, мимо фруктовых деревьев или под разбросанными то там, то здесь ивами или буйной зеленью кустов, над которыми раскинула свои, похожие на руки, ветви дикая груша, а вот обычная для этих мест лещина, с нее осенью с тихим бульканьем падают в воду орехи. Мне разрешили приходить, когда захочется, и кататься на лодке, но я немного боялся воды, плавать, правда, умел, а вот грести — нет и стеснялся этого. Еще мы собирались сплавать
как-нибудь на лодке до Малого Дуная, все думали, что мне там обязательно понравится. Конечно, понравилось бы, раз Адрика так сказала, одно ее обещание многого стоило. И Малый Дунай в ту пору дивно хорош, я до него несколько раз доходил пешком, был он еще чистый, вони и масляных пятен на нем тоже не было. Жалко эту реку, и рыб жалко, и певчих птиц жалко до слез! Кто знает, есть ли еще в Залесье или, вернее, уже за Залесьем тот брод, по которому кони переходили реку? Они этот брод хорошо знали, не раз Перевозили с того берега воз сена или клевера, а то — телегу снопов или по осени в дощанике кукурузные початки, кормовую свеклу или мешки с картошкой, и впереди на досочке то торжественно, а то просто так, у кого какой характер, всегда восседал мужик с обветренным небритым лицом, когда и жена, а позади на мешках — стайка веселых ребятишек, и у каждого в руках желтоватая, почти розовая тыква.
Милый край! Славные, хорошие люди! Как я любил эти деревни. А вы, обитатели Залесья, вспоминаете ли вы того растрепанного тощего парнишку, что иной раз стоял у брода и глазел на ваших коней? Это был я. Некоторые из вас уже тогда меня знали. Ведь и в Залесье я играл, пел, танцевал и горланил, я и есть тот самый чокнутый, что так наяривал на ваших свадьбах или оглашал воздух печальными звуками в похоронной процессии, а то, помните, может, даже и с кем-нибудь из вас или с двумя-тремя дружками ходил по свадьбам, случалось, и с одним только барабанщиком, а иной раз и вовсе в одиночку с чужой гармошкой, ночи напролет плясал с этой гармошкой, веселился, пел и орал разные глупости, чтобы вас развеселить, растормошить, ведь для того меня и позвали, а потом на рассвете или уже утром тащился в Иванку с гармошкой на плече, и такой она мне казалась тяжелой, что приходилось отдыхать в придорожной канаве, однажды я там и заснул ненадолго, прохладно было, вздремнул чуток и пошел дальше, а дома все разглядывал свои плечи, так полагалось после халтуры. Духовик всегда первым делом к зеркалу — губы проверить, а гармонист — тот плечи, ведь всю ноч!> играешь да прыгаешь, надо же знать, не сильно ли ремень гармошки плечи ободрал. Все-таки натер? Тьфу-ты! Даже рубашка в крови! Вот чертова гармошка, и я, дубина стоеросовая, опять мы оба переусердствовали! А где же пирожки, черт подери, ведь мне и пирожки давали, где же они? А точно давали? Ну да, я их
даже, кажется, нес. Наверное, забыл в канаве. Сходить, что ли? Или черт с ними? Так не хочется возвращаться! Боже, до чего же я устал! Нужно немножко отдохнуть, сил нет как спать хочется. Все-таки пару крон заработал, теперь будет чем брюхо набить. И этого Клинга себе куплю, если его еще не раскупили. Костюм мой уже носить нельзя, на валторне вчера я опять не занимался и сегодня тоже... ох... кажется, задремал! Если засну, кто будет за меня в костеле играть? Шесть крон за каждую службу. Клинга себе куплю и... Пирожки... На дорогу есть... Может, видели случайно когда-нибудь у дороги из Залесья в Иванку... в канаве... лежит... пирог...
А свободного времени у Адрики чем дальше, тем меньше. Приближались выпускные экзамены. На фисгармонии она продолжала заниматься, но гораздо меньше прежнего. Больше над книжками сидела. Правда, упражнялась она ежедневно, хотя и говорила мне, что это не так, но, похоже, все-таки занималась, однако, видно, без прежнего усердия, скорее всего урывками, побренчит впопыхах и назад к учебникам, музыке пришлось отступить, хотя и не совсем. Занятия наши продолжались, но превратились в простое проигрывание упражнений и ничего больше. А мне так хотелось о чем-нибудь поболтать! Всегда. И обо всем. Право, я бы поскромничал, если бы заявил, что не могу найти тему для разговора. Чего-чего, поводов для словоизлияний мне всегда хватало. Но только неделя приближалась к концу, надвигалось воскресенье, а точнее эта самая пятница, как я начинал готовиться, выбирать самое важное, думал, о чем бы завести разговор и наконец решал: «Вот об этом!» И, улучив подходящую минуту, начинал обычно с короткого вступления, но потом то да се, слово за слово, и как-то само собой продолжало меня нести, выходило, правда, довольно складно, но выслушивать этот треп девушке перед выпускными экзаменами было совершенно ни к чему. На болтологию времени у нее не было — не успевал я как следует разговориться, как Адрик глядела на часы:
— Пора идти учить физику!
Физику она вспоминала чаще всего. Наверное, та ей в самом деле не давалась. Тогда непонятно, почему она именно физику сдавала на аттестат зрелости, могла ведь любой другой предмет выбрать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30