Но ведь нам неизвестно, в этих ли они камерах, а если они вообще в подземелье?…
– Так или иначе их выведут, – нервно произнес Бруцев, прислоняясь к влажной стене подвала. – У нас в общей сложности тридцать пять патронов. А не все башибузуки будут сопровождать заключенных. Несколько человек непременно останутся в тюрьме… Нужно, чтобы поднялась суматоха, тогда мы разгоним охранников…
«А вдруг их перебьют в тюрьме?… – подумал семинарист. – Что сейчас делают башибузуки внутри?…» Сырость пронизывала его насквозь, ему казалось, что ока сковывает его движения.
Ночь была светлой – и не только от снега, но и от какого-то сияния, разлитого над крышами домов; тюрьма виднелась совсем ясно. Артиллерийская канонада где-то на Кричимской равнине за Марицей становилась все более ожесточенной.
Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, – съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.
Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?
Он обернулся к шорнику.
– Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков – не к добру…
– Предлагай, что будем делать, – отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.
Сияние над крышами медленно угасало. Порой чья-то тень бесшумно скользила по улочке. Город затаил дыхание, прислушиваясь к ночи. В казармах не били барабаны, муэдзины не призывали с минаретов на молитву.
Вдруг из Ташкапу донеслись удары в железную рельсу.
– Сейчас их начнут выводить, – взволнованно произнес Бруцев, – нам надо быстрее вылезти и спрятаться за сеновалом старых казарм. Там и решим, как поступить…
Павел Данов услышал удары в железную рельсу во дворе в тот момент, когда, стоя под оконцем в камере, прислушивался к артиллерийской канонаде. Уже несколько дней никто ими не интересовался. Вчера и сегодня их не кормили. Накануне вечером в последний раз налили воды в железное ведро в углу камеры, и после этого жизнь в Ташкапу замерла.
То, что освобождение близко, ощущалось по всему – по непрерывному гулу боев, по глухой тревоге, царившей в городе и неведомо как проникавшей и в тюрьму, и особенно по враждебным и озабоченным лицам охранников.
Щелкнул замок, дверь открылась, и в свете дымящего факела Данов увидел стражника, знакомого ему в лицо: ему приходилось встречать его раньше в городе. Позади него стояли какие-то люди – с бандитскими физиономиями, в пестрых чалмах и коротких полушубках на меху.
– Господин, – сказал стражник, – надо спуститься вниз. Все пойдем отсюда. Будем убегать в Хасково…
Он отступил от двери, и двое башибузуков ворвались в камеру, схватили Павла за руки и, заломив их назад, ловко связали веревкой. Павел попытался было сопротивляться, но один из башибузуков ударил его по голове и грязно выругался по-турецки. Потом его молча вытолкнули в коридор. Из галерей выводили других заключенных.
Во дворе горел костер, там уже стояла группа заключенных, окруженных башибузуками.
Павла толкнули вниз, и он стал спускаться по лестнице, нащупывая ногами скользкие ото льда ступени.
– Давай быстрее, гяур! – крикнул идущий сзади турок. – Чего тащишься, как…
Спустившись к другим, Данов поискал глазами Дончева. Крупная фигура Димитра виднелась в конце ряда, возле железной рельсы. Павлу показалось, что тот его заметил и даже хочет что-то сказать ему глазами, но потом подумал, что это просто блики костра – они создают такое впечатление.
– Ибрагим Саладжа-ага! – крикнул один из турок с верхней галереи. – Больше никого нет…
Их главарь, к которому относились эти слова, высокий турок с бритой головой, обернулся и оглядел распахнутые двери камер, потом мрачно ухмыльнулся:
– Проверь еще раз, чтоб кого не забыть, мы ж идем русских встречать!..
Глаза его как-то странно блеснули, он обвел взглядом ряды заключенных.
Неожиданно Павел почувствовал, что кто-то дотронулся до его связанных за спиной рук. Осторожно обернувшись, он увидел светловолосого мужчину лет тридцати в крестьянской одежде, с умным и проницательным взглядом. Тот медленно развязывал веревку, стягивавшую его кисти.
– Не оборачивайся, – прошептал крестьянин. – Когда нас выведут, найдем способ…
Данов молча смотрел на него. Лицо показалось ему знакомым, но где он его видел, Павел не мог вспомнить.
Из караульного помещения вышел коренастый офицер. За ним шел охранник с факелом. Ибрагим Саладжа-ага смотрел на офицера с легкой, едва уловимой улыбкой человека, обладающего силой и знающего свое дело.
Офицер что-то сказал охраннику, потом спросил о чем-то Ибрагима Саладжа-агу.
– Да нет тут иностранцев, – громко ответил турок и, пренебрежительно махнув рукой, продолжал: – Какие тут иностранцы, не видишь, что ли, что все здесь – поганцы неверные…
– Попридержи язык, – огрызнулся офицер, – позавчера задержали двух балагуров из Беча, так потом правитель целый день препирался с консулами.
Повернувшись к заключенным, он громко крикнул:
– Слушай!..
Двор притих.
– Есть ли тут иностранцы, – офицер поднял руку, – или кому-нибудь известно, что среди вас находится иностранец?…
Мрачную тишину нарушал лишь треск поленьев в костре. Павел машинально сунул руку в карман и нащупал твердый пергамент, который дал ему при расставании Макгахан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130