– Дай мне знать через Матея… Спокойной ночи…
– Спокойной ночи, София, – отозвался он и долго смотрел вслед маленькой фигурке, поспешно удалявшейся вверх по улице.
Потом обогнул церковь и растворился в ночной тьме.
14
После убийства Христакиева и взрыва постоялого двора Меджидкьошк Бруцев переживал тревожные дни. Он как-то сразу возмужал, поняв, что подлинная жизнь мысли – это действие. Только действие приносит облегчение человеческой душе.
Без этого простого и импульсивного проявления энергии мысль сохнет, деформируется от собственного колебания, превращается в бремя, лишающее человека сил, делающее его вторым Дановым – хаосом вопросов без ответа.
И хотя его бессонные ночи были исполнены и кошмарами, и ликованием, в глубине души Бруцев чувствовал удовлетворение – впервые за всю свою жизнь. В эти напряженные дни он ни разу не вспомнил о Невяне Наумовой.
Мысли о ней вернулись к нему позднее, когда прошло опьянение, и он, как и все остальные, мучительно переживал затишье в ходе осады Плевена.
В эти часы уныния в его сознании всплывал образ учительницы – смутный, но несущий в себе надежду и поддержку.
Порой семинаристу приходило в голову, что принимаемые людьми решения являются следствием неожиданных и необъяснимых состояний души. Его это пугало, повергало в сомнения, и он старался найти другое, приемлемое для себя объяснение.
Вот и сейчас, по дороге в Карлово, он думал об этом. Могут ли чувства поколебать решимость людей, изменить их судьбу? Необходимость ли они или помеха? Какова была бы без них жизнь – мудрее или бессмысленнее?
Над полями стлался холодный туман. Бруцев уже миновал Кара-топрак и сейчас спускался по склонам Сырнена-горы. Глубоко в душе он ощущал очарование этих мест, вызывавших воспоминание о летнем тревожном дне и мягком блеске глаз Невяны. Сознание этого создавало странную напряженность. До сих пор ему была незнакома боязнь самого себя, поэтому сейчас он испытывал непривычное беспокойство.
У Стрямы Бруцев заметил, что мост сожжен. Пока он искал брод, далеко в поле появились всадники. Он инстинктивно вздрогнул и остановился. И только тогда вспомнил, что одет как турецкий торговец скотом. Усмехнулся и переехал реку вброд.
Конь круто повернул и поскакал легкой рысью по берегу. Бруцев поискал глазами пятно солнца между облаками и понял, что надо торопиться. Он вез письмо от Рабухина, его нужно было передать одному человеку на постоялом дворе Славова и тем же вечером вернуться.
Когда он поднялся на Диманов холм, в подножье покрытых снегом Балканских гор перед ним открылся город. Ему приходилось и раньше бывать здесь зимой, но сейчас все показалось ему чужим и незнакомым. Вокруг царила могильная тишина.
Копыта звонко цокали по мерзлой земле. Город был пуст. Кое-где на тонкой снежной пелене виднелись цепочки робких следов, но они связывали лишь два соседних двора и терялись среди глухих заборов.
Бруцев не поехал через центр города. Повернув у араповского моста, он поскакал напрямик по улочкам нижнего квартала к сопотской дороге, где находился постоялый двор Славова.
Он увидел сожженную часть города. Остовы домов угрюмо темнели на фоне снега.
В верхнем конце улицы ему встретился первый живой человек. Это был вооруженный турок, по всей вероятности, сторож какого-то имения, торопившийся домой. Он пробормотал какое-то приветствие и продолжил свой путь. Бруцев ему не ответил.
На постоялом дворе его уже ждали. В корчме было несколько посетителей – турецких офицеров, спустившихся с горных позиций, чтобы согреться и пропустить рюмочку, но они не обратили на него внимания. Первым заметил Бруцева старик Славов. Он направился к нему и, подойдя, сначала глазами, а потом словами пароля дал ему понять, что его узнали.
Затем они поднялись в одну из комнат верхнего этажа. Все произошло очень быстро. Человек, передавший ему письмо для Рабухина, был сухощавым, рано поседевшим болгарином, в говоре его чувствовался мягкий акцент – вероятно, он долго жил в России.
Пока Бруцев зашивал письмо в подкладку полушубка, он несколько раз повторил:
– Если что-то случится и тебе придется уничтожить письмо или полушубок, запомни: необходимы сведения об орудиях на подступах к Пловдиву и точная маркировка. Рабухин знает…
Бруцев молча кивнул головой, оделся, попрощался и вышел.
На лестнице он спросил старого Славова, где находится дом Наумовых. Славов показал ему из оконца эркера.
Семинарист вскочил на коня, колеблясь, покрутился на месте, словно ему надо было принять решение, к которому он не был готов. Потом резко повернул коня и двинулся вверх по дороге, где на взгорке виднелись последние городские дома.
Солнце, наконец, пробилось из-за облаков и ярко осветило чистый, нетронутый снег.
«Второй дом с краю…» – мысленно повторил он координаты, которые Невяна дала Калчеву.
Это было приземистое одноэтажное строение. Двор был пуст, на ступеньках крыльца лежал пушистый снег.
Бруцев соскочил с коня, поднялся по ступенькам. Дверь не была заперта. Он вошел. В комнатах было пусто, доски пола – изрублены топором. Повсюду виднелись следы жестокого опустошения. Дом был разграблен.
Семинарист вышел во двор и осмотрелся. Солнце снова скрылось в облаках. Со стороны гор дул резкий, холодный ветер. Вокруг не было никаких признаков жизни.
Он подошел к соседскому забору. Из каменной ограды здесь выпало несколько кирпичей, и он пролез через узкое отверстие в соседний двор – поменьше, чем у Наумовых.
Оглянувшись, он заметил в разбитом окне женщину – высохшую, черную, костлявую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130