Но именно в такие минуты какой-то незначительный повод – гортанный, слегка протяжный говор горцев, которых она встречала на базаре, или грустная родопская песня, долетевшая из дома хаджи Данко или Гьорговых, пробуждала в душе волнение, от которого останавливалось дыхание, и сердце начинало биться сильнее. В такие минуты, внешне спокойная и сдержанная, она еще больше замыкалась в себе, мучаясь вопросами и сомнениями.
Почему в доме Аргиряди говорили по-болгарски, и учителя, которые преподавали ей до того, как она уехала в пансион, были болгары? До прошлого года София не особенно задумывалась над этим. Помнится, Аргиряди лишь обронил: «Все кругом болгары!»
«Как, и Гюмюшгердан, и Полатовы, и Немцоглу?» – удивленно спросила она. «Все, – сухо подтвердил отец. – Только что говорят по-эллински». Тогда по тону и по выражению лица она поняла, что разговор этот ему неприятен.
Она ненавидела турок за их жестокость. Это заставляло ее с увлечением читать о борьбе эллинов за свободу, о Боцарисе, о Байроне, сложившем голову в этой борьбе. София искренне сочувствовала всем ее участникам и в конце прошлого года без колебаний внесла десять лир – все наличные деньги, присланные ей Аргиряди к концу учебного года, – в кассу босненских повстанцев в Загребе. Отцу она сказала, что отдала деньги миссионерам, и больше к этому вопросу никогда не возвращалась…
Ландо проехало по мосту через Чамдере и свернуло на дорогу, ведущую в имение.
– Ты что-то выглядишь усталой… – озабоченно сказала Елени. София только теперь заметила ее испуганный взгляд. – Уж не больна ли ты? – Тетушка пощупала лоб племянницы.
– Нет, нет, я хорошо себя чувствую… – ответила София.
– Так ли… – с сомнением покачала головой Елени. – В последнее время с тобой что-то происходит. Ночами не спишь, горит лампа, я слышу, как ты ходишь по комнате…
София нежно взяла ее за руку и улыбнулась.
– Да не беспокойся, тетя, все в порядке. Просто погода такая… Наверно, это от дождей… В дождь меня обычно мучает бессонница… Вот начнется настоящая весна и все пройдет.
Они уже подъезжали к имению. Ландо катилось по дороге, обсаженной вековыми вязами. Интересно, догадывается ли тетя о том, что творится у нее в душе? Заметно ли то раздвоение, которое мучает Софию? И если Елени догадывается, способна ли она понять племянницу?
Колеса застучали по брусчатке, которой был вымощен двор имения, и ландо остановилось у крыльца.
– Ну вот и приехали, – вздохнула Елени и взяла накидку, которую племянница сбросила с плеч.
София вышла первой. Полуденное солнце щедро рассыпало свои лучи, освещая сочную зелень деревьев и неподвижное зеркало пруда в глубине сада. Голуби лениво хлопали крыльями, усевшись на ступеньках. Девушка на миг остановилась, потом, подобрав подол платья, помчалась к огромным липам, растущим вдоль фасада дома.
– Софи, – крикнула ей вслед тетя, – не уходи далеко.
– Я сейчас вернусь, – ответила издали София и помахала рукой. – Сейчас, сразу же…
Она подбежала к конюшне и вошла внутрь. В нос ударил резкий запах навоза. София огляделась и заметила у коновязи Доксу. Подошла к лошади и обняла за голову. Та радостно вздрогнула от этой ласки. София достала из кармана кусочек сахару и сунула лошади в рот. Потом поцеловала ее в лоб и вышла из конюшни. Обогнув дом, она очутилась на заднем дворе. Здесь всегда было тихо и безлюдно. Пряно пахло травой и хвощом. Сквозь деревья виднелась долина Марицы.
София миновала кустарник, образующий живую изгородь, и, не спуская глаз со светлеющего горизонта, опустилась на кучу скошенного сена.
– Так, так… Дал бог свидеться, хозяйка… – услышала София позади себя чуть хрипловатый голос.
Девушка обернулась и увидела сидящую под развесистой сливой старуху, прядущую пряжу. Лицо старухи показалось Софии знакомым. Она внимательно вгляделась в потемневшее от солнца и старости лицо.
– Я тебя где-то видела, бабушка, – подошла она поближе.
– Конечно, дитя мое, как же не видеть. Я бывала у вас, в городе. К твоей матушке, царство ей небесное, сколько раз приходила. Я бабка Мина, гадалка – тебе ли меня не знать… Только раньше я жила в другом имении, в Лохуте… Вот ты меня и забыла…
И София вдруг вспомнила, что когда-то эта смуглая худая женщина часто бывала у ее матери. Они пили кофе по-турецки, потом переворачивали чашки вверх дном и начинали беседовать. Отослав Софию за чем-нибудь наверх, мать протягивала свою чашку гадалке, и та принималась тихо говорить что-то, пристально вглядываясь в кофейную гущу и доверительно наклонясь к ее матери.
Когда София спрашивала, о чем говорит эта старуха, мать уклончиво отвечала, что не детское это дело, и глаза ее становились бездонными и печальными.
– Конечно, помню, как не помнить… – задумчиво повторила София и, подобрав подол платья, опустилась у ног старухи.
– Ты ведь на кофейной гуще гадала, правда? – спросила она, слегка сощурив глаза.
– И на гуще, и на другом… – Старуха наклонилась и взяла новую кудель.
– А мне погадаешь?
– Тебе? – женщина лукаво усмехнулась. – Что тебе гадать, у тебя и так все ясно: свадьба, свадьба тебя ожидает…
– Ты это оставь! – нахмурилась София. Она перевела взгляд на равнину. Тень облаков, плывущих в небе, покрыла равнину темными пятнами. София не любила, когда заходил разговор о замужестве. Ее раздражали намеки на возможный союз с Игнасио. Мысль о том, что она должна будет принадлежать кому-то безраздельно, болезненно отзывалась в душе, раня чувство независимости, ревниво сохраняемое в тайных уголках души.
– А ты давно гадаешь? – она накрыла ладонью костлявую руку старухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130