– Мидхат-паша сейчас тоже говорит другое. Каждый решает так, как ему более выгодно. – Он как-то неестественно засмеялся и заметил: – Знаешь, я всегда ценил твои способности военного, но когда ты говоришь о политике, прости меня, выглядишь сосунком.
Лицо его странно вытянулось и стало суровым.
– Человек должен знать одно: политика только тогда имеет успех, когда она бескомпромиссна и неразборчива в средствах. – Хюсни-бей покачал головой и, прикрыв один глаз, добавил уже мягче: – Даже пророк сказал, когда именно следует вынимать нож, бей-эфенди.
Амурат не отрывал глаз от подпухшего воскового лица Хюсни-бея, видел ироническую улыбку, спрятанную в уголках губ, и в груди его все больше рос ком тяжелого чувства неприязни.
В дверь постучали. Вошел адъютант. Он протянул Амурат-бею телеграмму.
– Только что получена. Ее сразу же расшифровали, – в голосе звучали нотки сожаления, как будто адъютант извинялся за опоздание.
Амурат пробежал глазами текст. Черты его лица сразу заострились, выражение стало более сосредоточенным. Он протянул листок Хюсни-бею. Бей надел очки и принялся читать хриплым голосом:
«Строго секретно. 10 июня неприятельское войско в составе двух тысяч человек под командованием генерала Циммермана форсировало Дунай у Галаца. По всей береговой полосе ведутся сражения. Ждите дополнительных распоряжений.
Главнокомандующий: Мехмед-Али-паша».
Адъютант вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Оба бея молча переглянулись. Первым нарушил тишину Хюсни.
– Значит, ударили там, где мы не ждали, – сказал он, глядя на карту. – Но две тысячи человек – это еще не…
Амурат стоял, опираясь руками на стол.
– Мне кажется, – он снова взял в руки телеграмму, – что это маневр русских. Наверняка их цель – привлечь наши силы на северо-восток. Это видно не только по количеству перебрасываемых сил. но и по командующему войсками.
Хюсни-бей внимательно выслушал Амурата и. махнув рукой, поднялся.
– Во всяком случае, первый удар по Стамбулу уже нанесен. – вымолвил он. – За ним последуют и второй, и третий, пока, наконец, не наступит время и нам сказать свое слово…
Бей подошел к окну и рассеянно выглянул наружу.
– Я, пожалуй, пойду прилягу, – он застегнул мундир. – Завтра увидимся.
– Завтра меня не будет в городе, – сказал Амурат. – Если хочешь, поехали со мной. Мы с мютесарифом приглашены в одно имение на берегу Марицы.
– Нет, спасибо. – на лице Хюсни читалась досада. – Ты же знаешь, что я не любитель ходить в гости.
Он направился к двери, но на полпути остановился:
– Ты не в курсе, почем сейчас земля возле Хаджи-Элеса? Думаю прикупить себе несколько плантаций… Рис дорожает…
– Не знаю. – ответил Амурат-бей. – Спроси Хамид-пашу. Он хорошо осведомлен в этом вопросе.
Хюсни-бей, тяжело ступая, вышел из комнаты.
Амурат в третий раз перечитал телеграмму, затем положил ее на стол и подошел к окну.
День был теплым, солнечным – настоящий летний день в Пловдиве. По дороге двигались военные обозы. Поверх ящиков со снарядами сидели и лежали солдаты – усталые, обросшие, немытые. Одни из них расстегнули мундиры, другие были только в нижних рубахах. На последней телеге тщедушный солдатик наигрывал на зурне, ее пискливый, резкий звук заглушался звуком колес по мощеной мостовой. Со стороны мечети долетел бой барабана. Толпа на площади оживилась, зашумела. Словно по знаку, мусульмане, толкаясь и что-то крича, бросились по улице к имарету. Барабанный бой все усиливался. Шел второй день байрама.
6
Бруцев сидел на камне у небольшой речушки Карачешме и ждал. Сегодня из Карлово должен был явиться посыльный, чтобы взять у Тырнева десять винтовок. Грозев уехал на пару дней в Пазарджик, и на собрании у Косты Калчева было решено, чтобы на встречу пошел Бруцев.
В свое время карловцы не сумели поднять восстание – там прошли орды Раджи-бея и Тосун-бея, и город замер в ужасе, будучи парализованным еще до того, как раздался первый выстрел. После провала большинство членов комитета скрылись без следа. Вот почему, когда пришло письмо от Илии Пулева, старого знакомого Калчева по работе в комитете, все несказанно обрадовались. В письме Пулев сообщал о сегодняшней встрече и просил дать им оружие.
В последнее время в душе Бруцева росло недовольство тем, что дни проходят, а они бездействуют. Если раньше жизнь текла бесконечно скучно, то теперь месяцы, казалось, летели, и на смену весенним дождям пришло лето – полное тревог и неизвестности.
Бруцев поднялся с камня и заходил взад-вперед под развесистым вязом. Карачешме почти пересохла, и шесть каменных корыт, оставшихся еще с тех времен, когда караваны останавливались здесь на водопой, заполнялись медленно текущей струйкой.
По карловской дороге тянулись последние, запоздалые телеги, распространяя тонкий аромат скошенной люцерны. И этот еще с детства знакомый запах напоминал о том, что наступило лето.
Из ворот постоялого двора Халачевых одна за другой выехали три телеги. Колеса тонули в мягкой пыли, заглушавшей их стук, но фонари долго были видны во мраке – они то появлялись, то вновь исчезали, заслоняемые головами лошадей. Поравнявшись с местом, где прятался Кирилл, средняя телега свернула к реке. Другие две продолжили путь к мосту. Кирилл притаился в темноте. Возчик – высокий жилистый крестьянин с вислыми усами, – похлопал лошадей по крупу, затем опустил фонарь пониже и посветил – из мрака проступил силуэт Бруцева.
– Послушай, брат, – крикнул возчик, – ты, случаем, не знаешь, где тут дом хаджи Панзо Велешанина?…
Это был пароль. Бруцев приблизился.
– Вы что, дрова ему привезли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130