Она описала, какова будет жизнь Адамо и Ивоа на пироге и какие им грозят опасности. Воображение женщин разыгралось. И хотя Адамо в ту минуту был на твердой земле в гроте у бухты Блоссом, а Ивоа кормила грудью Ропати, о них уже все говорили как об умерших. Ауэ! Да смилуется над ними Эатуа! Погиб наш милый Адамо, который никому не делал зла! Погибла наша нежная Ивоа, дочь великого вождя Оту, племянница отца Тетаити!
Разумеется, все особенно напирали на родственные связи, которые должны были уберечь Ивоа, а также и ее танэ от этой бессмысленной гибели; тут была даже вновь затронута тема лицемерия. Но Омаата решила, что это опасно, и оборвала разговор.
Легенда о неминуемой смерти Адамо и Ивоа заняла два дня, затем Итиа нашла новый сюжет: Адамо скоро уплывет, и Тетаити будет единственным мужчиной на острове; что же станется с бедными ваине, если Тетаити вдруг заболеет и умрет? Далее стало совершенно очевидно, что болезни будут подстерегать Тетаити на каждом шагу и что десять ваине в очень скором времени останутся вдовами без единого танэ, который мог бы их кормить и защищать. Итак, они стали оплакивать Тетаити у него же на глазах. Они даже воздали ему посмертную хвалу. Затем будущие вдовы принялись горько оплакивать собственную участь. Новая тема была неисчерпаема, и женщины собирались разработать ее до самого дна, как вдруг все сорвалось по вине Ваа. Вполне довольная своим положением и своим новым танэ, Ваа не принимала участия в жалобах подруг. Но внезапно мысль о том, что она опять может стать вдовой, без надежды на новое замужество, с необычайной силой потрясла ее мозг. Она была просто ошеломлена. Ауэ, если Тетаити умрет, что будет с Ваа? Ее интересами пренебрегли, ее обездолили — это ясно! Отъезд Адамо лишал ее запасного танэ. Ибо в конце концов лучше уж иметь танэ даже не великого вождя, чем вовсе не иметь танэ!
Ваа немедленно перешла к действию. Она направилась прямо к Тетаити, стала перед ним на своих крепких, коротких ногах, обеими руками поддерживая живот, и разразилась потоком яростных упреков.
Тетаити, сидевший на пороге раздвижной двери и укачивавший Ропати, даже не поднял глаз. Когда Ваа кончила, он встал, передал младенца матери, отвесил Ваа пощечину, впрочем не очень сильную, и, повернувшись к женщинам, обратился к ним в самом твердом тоне. Он принял решение относительно перитани и, что бы ему ни говорили, не изменит своего решения. Он, конечно, знает, что легче заставить осьминога выпустить добычу, чем заставить женщину замолчать. Но если ваине будут упорствовать и распускать языки в его присутствии, то он уйдет и будет жить один на горе и спустится вниз лишь затем, чтобы убедиться, что Адамо уехал.
Эти слова заставили женщин замолчать, и замолчать надолго. Но оставались еще взгляды, вздохи, слезы, горестные кивки головой… И как только Тетаити появлялся, все эти средства немедленно пускались в ход.
Неделю спустя после инцидента, вызванного Ваа, Парсел увидел Тетаити, подходившего к гроту. Не поклонившись, он быстро обошел вокруг шлюпки и сказал, не глядя на Парсела:
— Пирога готова?
Парсела рассердило это резкое вступление. Он взял рашпиль из ящика с инструментами и принялся закруглять планшир. Через секунду он искоса взглянул на Тетаити, увидел, что тот ждет ответа, стоя против него, и сухо бросил:
— Почти.
— Чего еще не хватает?
— Я ее окрашу, обобью парусиной, снова окрашу — и тогда все будет готово.
Последовало молчание; слышался только монотонный скрежет рашпиля по дереву.
— Зачем парусина?
— Чтобы вода не проникала в шлюпку.
Тетаити провел рукой по крыше.
— Но пирога может плавать и так?
— Да.
Помолчав, Тетаити сказал:
— Хорошо, завтра мы ее испробуем.
— Мы? — переспросил Парсел, поднимая голову и с недоумением глядя на Тетаити.
— Ты и я, — бесстрастно ответил Тетаити.
Он резко повернулся, вышел из грота, бросив через плечо:
— Завтра во время прилива, — и исчез.
Вернувшись вечером домой, Парсел ни слова не сказал ванне об этой сцене и по их поведению понял, что Тетаити им тоже ничего не говорил. Но когда стемнело и женщины разошлись по домам, он отправился вместе с Ивоа к Омаате.
Два доэ-доэ, по одному перед каждым окном, горели в комнате, чтобы отогнать тупапау. Но это было просто соблюдением ритуала: луна светила так ярко, что было видно как днем. Омаата спала, держа Итию в объятиях, словно ребенка. Ее тяжелое тело прогибало кровать, и казалось, что она спит особенно крепким сном.
Парсел коснулся ее щеки, и она тотчас открыла глаза. Хотя глаза у нее были под стать ее росту и размерам лица, Парсел каждый раз удивлялся: они казались ему огромными.
— Адамо, — улыбнулась она.
Итиа тоже проснулась. Маленькая, кругленькая, она, мигая, смотрела на вошедших и вдруг, вскочив с кровати, бросилась на шею Адамо. Она радовалась, как ребенок: ведь Адамо неожиданно появился перед ними, когда она никак не думала его увидеть.
Парсел рассказал о своей беседе с Тетаити.
— Может быть, — заметила Итиа, глаза ее еще сияли от неожиданной радости, — может быть, он поплывет с тобой на пироге, сбросит тебя в море, вернется и скажет: «Несчастный случай».
— Я уже так думала, — сказала Ивоа.
Омаата поднялась на локте, и все ее мускулы и округлые очертания тела ожили.
— Он наложил табу.
— Он очень хитрый, — возразила Ивоа.
Омаата покачала своей тяжелой головой.
— Он наложил табу.
— Может быть, — сказала Итиа, — он посмотрит, хороша ли пирога. Если она хороша, он заберет ее себе и отправится на Таити.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182