в иные дни взял бы ружье и пустил бы ей в пасть пулю! Лишь бы только замолчала! Господи, лишь бы только замолчала!
Гнев его утих, и он поднял на Парсела глаза.
— Но почему я должен стрелять в черных, никак непойму. Они, черные-то, что мне худого сделали? Ровно ничего.
— К сожалению, о вас они не могут сказать того же, — заметил Парсел.
— Обо мне? Обо мне? — испуганно залопотал Джонсон. — А я-то им что сделал? Разве я, по-вашему, худо с ними поступил?
— Вы голосовали вместе с Маклеодом.
— Ах, это! — протянул Джонсон. — Так это же пустяки…
— Значит, по-вашему, ваше решение лишить их земли — пустяки? — сухо заметил Парсел. — По-вашему, держать их на прицеле, как вчера, — пустяки?
— Но ведь это же Маклеод велел! — крикнул Джонсон. — Ах ты, горе какое! — добавил он, тревожно покачивая головой и искоса поглядывая на Парсела. — Значит, черные на меня рассердились?
— Вполне вероятно, — ответил Парсел.
— Ах ты, горе какое, вот уж не думал! — ошалело бормотал Джонсон с самым простодушным видом, жмуря свои маленькие красные глазки. — Потому что, видите ли, я, — добавил он, перестав тереть бороду, и многозначительно помахал пальцем перед своим носом, — потому что я очень люблю черных…
Парсел молчал; Он начал понимать, почему Джонсон вышел из дома «слишком рано».
— Я вам вот что скажу, — старик придвинулся к Парселу и заговорщически улыбнулся, — когда вы встретите черных, — пусть даже они в джунгли забились, не может быть, чтобы вы их хоть случайно не встретили, раз вы их дружок, — и он хитро прищурился, — так вот, скажите им, черным то есть: «Старик Джонсон, мол, вам зла не желает. Никогда он не станет в вас стрелять из ружья, никогда!» Прямо так и скажите, господин лейтенант. Старик Джонсон, мол, ходит с ружьем потому, что так велел Маклеод, но чтобы стрелять в таитян, никогда! Я у вас, господин лейтенант, ни разу ничего не просил, — добавил он горделиво, словно имел право чего-то требовать от Парсела, и ставил себе в заслугу, что не воспользовался своим законным правом, — но сегодня — дело другое, дело-то ведь о моей шкуре идет, а больше я у вас ничего просить не собираюсь. «Старик Джонсон, — так прямо и скажите им, — старик Джонсон, мол, вам зла не желает!» И вовсе не потому, что я боюсь за себя, чего мне бояться, я человек старый, все тело у меня болит, на лице прыщи, и вторая жена еще почище первой оказалась, не хочет быть мне женой, да и все тут. А на что мне такая жена, — с негодованием заключил он, — почему это я должен ее терпеть, раз она мне и не жена вовсе.
От волнения и досады он потерял нить своих мыслей и тупо молчал с минуту, водя указательным пальцем перед носом.
— О чем это я бишь говорил? — спросил он наконец, яростно растирая алые прыщи на подбородке.
— О том, что вы за себя не боитесь, — напомнил Парсел.
— Может, вас это и удивляет, но это так. Поверьте слову, господин лейтенант! Какая мне от жизни радость? Желудок не варит, ноги ломит, колени ноют, да еще собственная жена — не жена. Нет, нет, господин лейтенант, не смерти я боюсь, а совсем другого.
И он нерешительно добавил:
— А правду говорят, господин лейтенант, что черные убьют врага, а потом ему голову отрубят?
— Правда.
— Ах, ведь горе какое, не нравится мне это, — прошептал Джонсон дрожащим голосом. — Вы мне скажете, на черта тебе твоя голова, коли ты помер? А все-таки…
Старик сокрушенно покачал головой.
— Вот проклятые дикари! — заговорил он, очевидно забыв, что за минуту до этого клялся в любви к таитянам. — На любое эти гады способны! Ох, нет, — он провел рукой по шее, — не нравится мне это. Не хочу, чтобы меня хоронили в одном месте, а голову в другом. Как же, по-вашему, я отыщу свою голову в день страшного суда? Вы ведь в таких вещах разбираетесь, господин лейтенант, вы ведь у нас знаток библии.
Несколько мгновений он испуганно смотрел в пространство, потом снова нагнулся к Парселу и многозначительно шепнул:
— Значит, скажете им, что старик Джонсон, мол, зла им не желает.
Парсел пристально взглянул на старика.
— Послушайте, Джонсон, — сурово проговорил он, — сейчас я вам скажу, чего вам хочется: вам хочется заключить с таитянами мир для себя самого, так сказать мир на особицу, и остаться одновременно в лагере Маклеода. К несчастью, это невозможно. Боюсь, что таитяне не поймут таких тонкостей.
— Что же мне делать? — испуганно крикнул Джонсон.
И так как Парсел не ответил, он искоса взглянул на него и лукаво спросил:
— Что же мне тогда — стрелять в них, что ли? Предположим, встречу я вашего дружка Меани, значит, мне в него стрелять надо? Так, по-вашему, господин лейтенант?
От удивления Парсел не нашелся что сказать. Самый настоящий, неприкрытый шантаж. Возможно, старик Джонсон не так уж простодушен. Он неудачник, и поэтому ему приписывают все добродетели. Он бесхарактерен, и поэтому люди закрывают глаза на его пороки. Но стоит ли вечно искать оправдания людям? Рано или поздно трусость себя проявит. И весьма неприглядно.
Парсел поднялся. Отвращение, разочарование переполнили его.
— Делайте, как найдете нужным, — холодно сказал он. — Вам решать.
— Ладно, я не буду стрелять, — испуганно буркнул Джонсон. — Так и скажите им, черным…
Парсел ничего не ответил. На Уэст-авеню показались Хант и Джонс. Он помахал им рукой.
— Ну, я ухожу — внезапно заявил Джонсон. — А то, чего доброго, еще опоздаю.
Взяв ружье, он кивнул Парселу и ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182