и это все.
— Если б я была на твоем месте, — сказала Ороа, встряхивая гривой,
— я бы не стала прятаться. Я вышла бы и сказала: «Человек, говорю тебе еще раз — сними голову моего танэ!..»
Итиа потупилась и прикрыла глаза локтем.
— Голова моего танэ не торчит на копье, — прошептала она.
Из всех собравшихся женщин лишь она одна могла это сказать. Да и сказала она это, только чтобы защитить свою честь. Но ей было очень стыдно: а вдруг женщины подумают, будто она хвастается?
— Пора возвращаться домой, — сказал Парсел, вставая.
Он подошел к Итии, положил руку ей на плечо и прикоснулся губами к ее щеке.
Вечером ужин ему снова принесла Итиа. Когда он кончил есть, уже спустилась ночь; она зажгла один доэ-доэ перед окном, чтобы отогнать тупапау, еще три — на столе, чтобы Адамо мог читать, и заперла раздвижные двери.
— Зачем ты их запираешь? — спросил Парсел, поворачиваясь к ней. — На дворе тепло. Светит луна.
— Омаата велела, — строго проговорила Итиа.
Парсел посмотрел на нее.
— Кто здесь распоряжается, Омаата или я?
Но Итиа стояла перед ним, прямая и твердая, как маленький солдатик.
— Омаата мне сказала: когда ты зажжешь свет, ты закроешь дверь.
— Почему?
— Тетаити может выстрелить в тебя из сада.
Они предусмотрели все. Как знать, быть может, доэ-доэ по ставлен перед окном тоже для того, чтобы помешать врагу раз глядеть, что делается в хижине. Парсел вновь принялся за чтение. Итиа сидела на кровати, поджав ноги, сложив руки на коленях, не шевелясь и не говоря ни слова. Даже дыхания ее не было слышно. Всякий раз, как Парсел поднимал голову от книги, он встречался с ее черными глазами, смотревшими на него без обычного нетерпения. Глаза были печальны, и в Слабом свете доэ -доэ ее личико казалось еще круглее и нежней.
— Why don't you go to bed? Почему ты не ложишься спать? (англ.)

— спросил он.
— I do Я ложусь (англ.).

— ответила она.
И тотчас улеглась на кровать. Парсел посмотрел на нее.
— Я хотел сказать, у Омааты.
— Сегодня вечером нет, — ответила она по-прежнему твердо.
Сложив руки на груди, она застыла, неподвижная, бесстрастная, как покойник. Парсел прошелся по комнате. Очевидно, это было oдно из тех решений, которые принимались теперь на острове без его участия. Глаза Итии по-прежнему смотрели на него. Он сел, повернулся к ней спиной и снова принялся за чтение.
Немного спустя он заметил, что ни разу не перевернул страницы. Он встал, резко захлопнул книгу, сделал несколько шагов по комнате и лег рядом с Итией. Она тотчас вскочила, задула три доэ-доэ на столе, но оставила тот, что стоял на окне, и снова легла.
Помолчав, он спросил:
— Итиа, ты грустишь?
— О чем?
— Ты сама знаешь, о чем.
Она повернулась к нему. При слабом свете доэ-доэ он различал лишь очертания ее щек. Глаза оставались в тени. Но по звуку голоса он понял, что эти слова покоробили ее.
— Зачем ты спрашиваешь? На Таити о таких вещах не говорят.
Она тоже замкнулась в себе. Стала непроницаемой. «О таких вещах не говорят…» Умер Жоно. Омаата выла целую ночь. И все. Теперь она даже не произносит его имени. Ведет себя так, словно забыла его. Они все ведут себя так, словно забыли своих танэ. И однако, это не равнодушие. Нет, конечно, нет. Скорее уж стоицизм. Как странно применять такое суровое слово к таитянкам!
Посреди ночи Парсела разбудил какой-то приглушенный звук. Он открыл глаза и прислушался. Но даже задержав дыхание, не мог понять, что это такое.
Итиа пошевелилась, и звуки стали громче. Он наклонился к ней. Она плакала.
Прошла долгая минута, он лежал не шевелясь. Боялся снова оскорбить ее, показав, что заметил ее слезы. Медленно, будто во сне, он просунул руку ей под голову и прижал к себе. Больше ничего он не слышал, но чувствовал, как под его ладонью вздрагивает ее плечо. Прошло несколько минут, и Итиа сказала дрожащим голосом: «О Адамо!»
Плечо ее перестало вздрагивать, теперь она лежала неподвижно, и Парсел подумал, что она засыпает. Но Итиа подняла голову, наклонилась к его уху и прошептала чуть слышно, с оттенком удивления и отчаяния в голосе:
— О Адамо! Все умерли… Все умерли!..
Она всхлипнула раз, другой, как маленькая девочка, и, прижимаясь к нему, сказала тихо, жалобно:
— Я хочу обратно на Таити.
Вскоре рука его почувствовала, как тело Итии стало мягче, отяжелело. Он прислушался к ее дыханию. Она дышала ровно и глубоко.
Но сам он никак не мог уснуть. Ему было не по себе, он не привык спать в душной комнате. Он встал, бесшумно пробрался к двери, открыл ее и вышел на крыльцо, весь облитый лунным светом.
И тотчас его схватили чьи-то могучие руки и, опрокинув на землю, втащили в густой кустарник. То была Омаата. Но он не ушибся. Она приняла его в свои объятия.
— Маамаа, — сказала она сердито, — что ты здесь делаешь?
— Дышу свежим воздухом.
— Ты получишь пулю вместо воздуха!
Он почувствовал под рукой что-то твердое. Пошарив, он нащупал нож. Она стояла на страже у его дома, спрятавшись в кустах, вооруженная! По тонкой рукоятке он узнал нож Тими.
— Омаата…
— Тише!
— Ты думаешь, что он нападет?
— Быть может, и нет. Но все равно. Тебя надо охранять.
— Почему?
— Если тебя не будут охранять, он узнает. Не надо его искушать.
Последовало молчание.
— Омаата…
Она посмотрела на него. Огромные ее глаза лучились теплым светом. Но ему нечего было сказать. «Спасибо» прозвучало бы просто нелепо.
— Теперь иди домой, — сказала Омаата.
Она поднялась и, пока он открывал и закрывал дверь, стояла между ним и густым кустарником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182