А теперь «речь зашла о его» личных удобствах», и он требует себе одну!
И сразу же раздался голос Маклеода:
— Старику жена не нужна, ему прислугу подавай!
Слова эти были встречены дружным смехом, посыпались шутливые предположения насчет холодности Мэсона к женскому полу. Эта тема всем пришлась по душе, и добрых пять минут матросы изощрялись в остротах.
— Я малый сговорчивый, — произнес наконец Маклеод и поднял руку, призывая к серьезности. — Пусть старик хотел меня подстрелить, никто меня не упрекнет, что ему по моей вине придется самому полоскать свое бельишко.
Он обвел глазами присутствующих, его острый нос навис над тонкогубым ртом.
— Ишь ты какой великодушный на даровщинку! — вполголоса заметил Бэкер.
— Если нет других желающих, — продолжал Маклеод, делая вид, что не расслышал слов Бэкера, — предлагаю дать ему Ваа.
Никто не шелохнулся. Маклеод ударил концом веревки о землю и попросил Парсела перевести его слова.
Ваа, ширококостная, некрасивая женщина, поднялась с места. Она вошла в центр круга, тяжело, по — деревенски переставляя свои крепкие ноги. Она даже слегка поджала пальцы ног, будто боялась, что ее сдвинут с места, хотя се широкие ступни, казалось, вросли в землю. Заложив сильные руки за спину, она вежливо сказала, что для нее великая честь иметь своим танэ начальника большой пироги… Таитянки прыснули, а Итиа крикнула: «Э, Ваа, э! Он чересчур холодный, твой танэ!» Широкое крестьянское лицо Ваа тронула улыбка. «Ничего, я его разогрею!» — пообещала — она. И, повернувшись, пошла в сторону поселка, видимо намереваясь поскорее привести свой замысел в исполнение.
Джонс развернул следующую бумажку и громко выкрикнул:
— Джонсон!
Джонсон вздрогнул, скосил глаза на шишку, украшавшую кончик его толстого носа, и потер подбородок ладонью. Потом он расправил скрещенные ноги, оперся одним коленом о землю и поднялся с легкостью, неожиданной для его возраста; так он и стоял, переминаясь с ноги на ногу, исподлобья поглядывая на матросов и не переставая энергично растирать ладонью подбородок. Странно было видеть при такой худобе округлое твердое брюшко, начинавшееся сразу же под ложечкой, словно природа пожелала вознаградить Джонсона за унылую впадину грудной клетки и украсила этот согбенный многолетней работой стан. Джонсону приходилось вытягивать вперед шею, дабы удержаться в вертикальном положении. Но руки его уже давно отказались от бесполезной попытки оставаться в той же плоскости, что и плечи. Они болтались где — то впереди тела, эти худые руки, напоминавшие перекрученный пеньковый трос, усеянные мелкими черными точечками и обвитые сетью вздутых синих вен.
Старик недоверчиво и боязливо оглядывал присутствующих. будто старался решить, уж не таит ли всеобщее молчание, которым было встречено его имя, какого — нибудь подвоха. В глубине души он уже давно наметил себе супругу, но не решался назвать ее имя: не последует ли возражений со стороны матросов а если и не последует, не откажет ли ему сама нареченная. Его боязливый взгляд перебежало Маклеода на Парсела, словно стараясь найти поддержку; — неважно, у большинства или у меньшинства, — украдкой скользнул по группе женщин, после чего Джонсон часто захлопал морщинистыми воспаленными веками, очевидно не желая, чтобы присутствующие по выражению глаз догадались об одолевавших его сомнениях, и уставился в одну точку с испуганно — похотливым видом. Он напоминал мальчишку, который, стянув пенни и зажав его в кулак, томится перед витриной кондитерской, хотя уже давно облюбовал себе пирожок, но не решается ни войти в магазин, ни оторваться от соблазнительного зрелища.
— Ну? — резко окликнул его Маклеод.
Джонсон робко посмотрел на него, перестал тереть бороду и, не глядя ни на кого, произнес:
— Таиата.
В выборе проявилась его непритязательность: Таиата была самая некрасивая и самая немолодая среди таитянок.
— Есть возражения? — спросил Маклеод, подымая над головой веревку. И, не дожидаясь ответа, ударил концом веревки о землю.
Джонсон поднял голову и дрожащим голосом позвал:
— Таиата!
Женщины зашушукались, но никто не поднялся с места, никто не вышел на зов. Губы Джонсона жалобно дрогнули. Он сцепил руки, захватил пятерней большой палец правой руки и стал потирать его медленным непроизвольным движением. «Сейчас расплачется», — подумал Парсел.
— Таиата! — громко повторил Маклеод.
Женщины разом замолчали, потом снова послышалось шушуканье. Таиата поднялась. Приземистая, коренастая, она не торопясь, слегка ковыляя на ходу, вступила в освещенный круг, и тут стало заметно, что ноги у нее чуть кривые. Под набрякшими веками не было видно глаз, лицо ее в свете факелов казалось особенно угрюмым и замкнутым. Джонсон негромко хихикнул, торжественно выступил вперед, взял свою нареченную за руку и вдруг засеменил на месте, словно исполняя фигуру кадрили; зрелище было такое нелепое и такое жалкое, что никто даже не подумал рассмеяться. Затем он уселся, но, как только Таиата опустилась с ним рядом, она резким движением высвободила свою руку и оглядела будущего супруга холодным взглядом черных глаз, прятавшихся под вспухшими веками.
— Бедняга Джонсон, — вполголоса произнес Парсел.
Никто ему не ответил. Джонс любовался своей Амуреей, а Бэкер, бледный, сжав губы, пристально смотрел прямо перед собой.
— Джонс! — сурово окликнул юношу Маклеод.
Он тоже, казалось, утратил обычное спокойствие, весь внутренне напрягся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182