— Я в своем праве. Маклеод сам сказал.
— Если уж говорить о праве, — холодно произнес Парсел, глядя на Смэджа, — вы не имеете права запугивать голосующих и тем самым влиять на исход выборов.
— Заткнись, Смэдж! — скомандовал Маклеод.
Он обернулся и поверх головы Мэсона посмотрел на Ханта.
Хант в свою очередь вперил в него сердитый взгляд, что — то бормоча невнятно и глухо.
Профиль Ханта был лишен четких очертаний, будто вся его расплющенная физиономия долго служила наковальней. В юности он был боксером, и в течение многих лет эту жалкую глупую башку молотили на ринге кулачищами. Возможно, поэтому — то он и отупел, раздражался по пустякам, и в его бесцветных глазках застыло выражение затравленного зверя.
— Чего это ты на меня уставился? — спросил Маклеод.
Хант что — то проворчал, и Маклеод пожал плечами.
— Продолжим, — сказал он. — Смэдж?
— За, — крикнул Смэдж.
— Уайт?
— За.
— Я тоже за, — сказал Маклеод
— Джонс?
— Против.
— Бэкер?
— Против.
— Хант?
Хант снова прорычал что — то невнятное, свирепо глядя Маклеода, и вдруг проговорил медленно и вполне разборчиво:
— Убери эту пакость.
Воцарилось молчание.
— Это же для Мэсона, — пояснил Смэдж. — Он чуть было не убил Маклеода.
— Говорят тебе, убери эту пакость! — повторил Хант, по-медвежьи покачивая головой вправо и влево. — Не желаю ее видеть.
Маклеод и Смэдж переглянулись. Парсел выпрямился, сердце его билось как бешеное, но голос прозвучал спокойно и язвительно:
— Прежде чем кто — нибудь снова попытается повлиять на результаты голосования, я хотел бы заметить, что Хант, очевидно, не склонен одобрить приговор.
Никто не проронил ни слова. Матросы пристально глядели на Ханта, ожидая, что он скажет. Но Хант яростно и нечленораздельно бормотал что
— то, лишь отдаленно напоминавшее человеческую речь. Потом поднял глаза кверху, туда, где болталась петля, и медленно опустил их вниз, к свободному концу веревки, зажатому в кулаке Маклеода.
— Хант, — проговорил Маклеод, спокойно выдерживая его взгляд, — надо голосовать. Ты за или ты против?
Хант издал рычание и вдруг, с быстротой молнии вытянув руку, схватил кулак Маклеода и разжал его с такой легкостью, словно перед ним был ребенок, не желавший отдавать игрушку.
Свободный конец веревки выскользнул из пальцев Маклеода и повис в воздухе. Хант схватил петлю и потянул ее к себе. Веревка поползла вниз сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, соскользнула на землю и, свернувшись спиралью, неподвижно улеглась под деревом. Хант наступил на нее ногой с торжествующим прерывистым рычанием, точно собака, задушившая ужа.
Никто не произнес ни слова. Парсел рассматривал веревку, лежавшую у его ног, это наглядное свидетельство человеческой изобретательности. Веревка была конопляная, прочная, закапанная смолой, побелевшая от солнца, истертая на сгибах от долгого употребления. Сейчас, лежа на земле, с петлей, скрытой в ее спиральных извивах, она казалась какой — то совсем безжизненной, безвредной, жалкой.
— Я предлагаю считать, — проговорил Парсел, стараясь подавить невольную дрожь в голосе, — что Хант проголосовал против.
Бледный, как мертвец, Маклеод, плотно сжав губы, растирал ладонью правую руку, стараясь унять боль в пальцах. Если Хант голосует вместе с Парселом, а Джонсон воздерживается, это значит: четыре голоса против, три за — он проиграл.
Почувствовав на себе взгляды матросов, Маклеод выпрямился и вдруг сделал нечто совершенно неожиданное: улыбнулся.
Плотно стиснутые губы разжались, но щеки, вместо того чтобы округлиться, как у всех улыбающихся людей, запали еще глубже, и лицо его еще больше, чем когда — либо, стало походить на череп.
Спокойно и язвительно он оглядел одного за другим своих товарищей.
— Уважаемые, — проговорил он, медленно скандируя слова, — я не согласен с тем, будто Хант проголосовал. Нет, уважаемые, я не согласен считать, что он голосовал, раз он не голосовал, как положено христианину, которому господь бог дал язык, чтобы говорить…
Столь душеспасительная речь в устах Маклеода удивила присутствующих и дала самому оратору желаемую передышку. Никому не пришло в голову ни возразить, ни прервать его.
— Однако, — продолжал Маклеод, — будем справедливы.
Если не считать Ханта и Джонсона, который воздержался, значит, три голоса за и три против. Стало быть, большинства не получается: ни за, ни против. Теперь я вас спрошу: что же нам делать?
Вопрос этот был явно риторическим, потому что Маклеод, не дав времени никому ответить, продолжал:
— А вот что! Я снимаю свое предложение.
И он обвел взглядом матросов, как бы призывая их в свидетели своего великодушия. «Да он прирожденный политик! — подумал Парсел. — Он проиграл, а старается представить дело так, будто победил».
— Ладно, постреляли вхолостую и будет, — продолжал Маклеод. — Мэсон свободен. Но что же это такое делается? — спросил он с пафосом.
— Не сегодня — завтра Мэсон возьмется за старое и выпустит-таки мне мозги. Конечно, есть парни, — добавил он, скользнув взглядом по фигуре Ханта, — которым мозги вроде ни к чему: при их размерах да весе они могут и без мозгов на земле устоять. А мне, мне мозги нужны, чтобы держать кости в повиновении, а то, чего доброго, они без надзора рассыплются и взлетишь еще на воздух при первом же норд-осте, как бумажный змей… Я требую другого голосования, уважаемые, и немедленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182