Упрямство овладело ею – в последнее время это происходило все чаще.
– Это так серьезно? – спросил Майкл с некоторой робостью.
Он начал открывать для себя Розмари, с которой прежде никогда не сталкивался.
– Да, – ответила она.
Больше говорить было не о чем.
Вечером она сидела у телефона в ожидании звонка Бена. Позвонила Фрэнсис, и Розмари сказала:
– Долго говорить не смогу, Фрэнни. Жду Бена.
– Когда ты летишь?
– В понедельник днем. В Манчестере проведу все воскресенье. Сама поведу машину туда и обратно. Ты будешь где-нибудь поблизости?
– Думаю, что уеду на уик-энд.
В детали Фрэнсис вдаваться не стала, и Розмари, только положив трубку, поняла всю странность поведения своей обычно словоохотливой подруги. В голосе ее прозвучала нотка, которую Розмари не смогла определить.
– Позвони мне сразу, как приедешь, – сказала Фрэнсис. – И постарайся получить удовольствие. Не принимай все близко к сердцу.
– Ты говоришь как мужчина, – заметила Розмари.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Подчиняйся своему инстинкту, а не тому, что вдолбила тебе матушка. Ты не обязана влюбляться в человека, который тебе понравился, несмотря на твою мораль пятидесятых годов.
Подбирая одежду для воскресной поездки в Манчестер, Розмари думала о самой себе. Неужели она намеревалась всерьез влюбиться в Бена? Что может быть глупее, когда имеешь дело с таким непостоянным существом? Подкрепив себя бокалом вина, она набрала номер матери.
– Я звоню, чтобы сказать, что всю неделю меня не будет, ма.
– О! А куда ты едешь? В хорошее место?
– В Испанию.
– Какая у тебя интересная жизнь. А зачем ты едешь? – В голосе Бетти прозвучала нотка не лишенной раздражения зависти.
На мгновение Розмари запаниковала, не в силах выдумать какой-нибудь убедительный повод для поездки.
– Я еду в Барселону с Майклом. По делу.
Она знала, что мать не станет расспрашивать, поскольку понятия не имела о мире телевидения – ее влекли к себе только романтический ореол съемок и непосредственные впечатления от увиденного на экране. Любое место в мире, за исключением Стритхэма, казалось Бетти прекрасным. Уверившись в успехе первой лжи, Розмари перешла ко второй.
– Я не смогу увидеться с тобой в уик-энд, ма. Еду завтра в Манчестер. Это суббота. А вернусь только в воскресенье вечером.
– О-о! Ну хорошо, я знаю, как ты занята. Прекрасно, что ты уделяешь мне хоть немного времени.
Розмари поморщилась.
«Неужели она действительно думает, что я не знаю, как она злится из-за этого?» – подумала Розмари, торопясь закончить разговор с матерью. Уже много лет ей хотелось, чтобы конфликт между ними не замалчивался.
Но Бетти Дальтон была воспитана в другую эпоху – еще более ханжескую, чем пятидесятые годы. О неприятных вещах говорить не следовало. Родственники обязаны были проявлять вежливость и приязнь даже в том случае, когда опасно закипающую ненависть уже трудно было скрывать. «Мать всегда будет твоим лучшим другом, – часто говорила она и добавляла: – Если человек хорошо относится к матери, с ним все в порядке».
Эти бессмысленные банальности не производили никакого впечатления на молодых женщин, но в пятидесятые годы девочкам-подросткам это было вколочено в голову накрепко. Розмари до сих пор помнила сентенцию, что «мужчине нужно от тебя только одно, и когда он это получает, то теряет к тебе всякое уважение!». Она всегда подозревала, что доля истины в этом утверждении имеется, но в нынешние, девяностые, годы, когда женщины вроде бы обрели свободу, признаваться в подобных мыслях было неприлично. Но сама она так и не избавилась от усвоенного в молодости – пятидесятые преследовали ее с упрямым ожесточением. Каким все казалось тогда простым, и у каждого была своя неизменная роль. Последняя эпоха невинности.
Бен позвонил только в полночь. Она уже легла, но заснуть не могла. Он с ходу произнес:
– Почему ты не приехала сегодня, Рози?
– Бен, дорогой, я не могу бросить работу по одному твоему слову, хотя мне бы этого очень хотелось. Я бы предпочла быть с тобой.
– Когда же ты приедешь?
На какую-то секунду она готова была поклясться, что разговаривает со своим сыном Джонатаном в самый неблагодарный период его возмужания – столько обиды и раздражения прозвучало в голосе Бена. Она подавила улыбку, чтобы не выдать себя, поскольку знала по опыту, что он нуждается в бережном обращении.
– Я приеду в понедельник.
На другом конце провода повисло молчание.
Она спросила:
– Ты все еще здесь?
– Да. Просто я очень расстроен.
Теперь его голос звучал тихо.
У нее внезапно закружилась голова от нахлынувшей радости, в этот момент она была в нем уверена.
– Прости меня, Бен, – мягко сказала она. – Я думала, так будет лучше. В понедельник мы встретимся. Когда ты закончишь сниматься, я уже приеду в гостиницу.
– Приходи в бар. Я сразу зайду туда.
Поколебавшись, она произнесла очень быстро, боясь, что мужество ее оставит:
– Я считаю часы.
– Я тоже. Спокойной ночи.
И он повесил трубку.
Она тут же заснула, торопясь провалиться в сон, полный эротических грез. Казалось, этот понедельник никогда не наступит.
На следующий день она выбрала цветы, чтобы послать Энн, а затем, вспомнив об Элле, заказала белые розы на премьеру. В символическом языке цветов она не слишком разбиралась и не знала, какой оттенок означает «я виновата», но была убеждена, что Элла все поймет и рассмеется.
В воскресенье, направляясь в Манчестер, она подумала, что следует дать матери номер гостиницы в Барселоне, и позвонила Бетти прямо из машины.
– Все в порядке, ма?
– Откуда ты звонишь? Голос звучит как из бочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108