Жаль, верно? В этой истории мне больше всего нравится, как псы едят ее тело. Мама говорит, поставить эпизод с псами на сцене нельзя, но я не понимаю почему. Можно ведь держать в театре дрессированных собак. — И девочка со смаком процитировала: — «И пошли хоронить ее, и не нашли от нее ничего, кроме черепа, и ног, и кистей рук». Интересно, почему псы не съели кисти ее рук?— Понятия не имею, — сказал я.— Трудно представить настолько разборчивых псов. Современные собаки совсем не такие. Они едят абсолютно все.Некоторое время Джозефина размышляла над этой библейской загадкой.— Жаль, что спектакль провалился, — сказал я.— Да. Мама страшно переживала. Рецензии были просто ужасные. Мама рыдала день напролет и запустила подносом с завтраком в Глэдис, и та отказалась у нас работать. Я чуть со смеху не лопнула.— Насколько я понял, ты любишь драматические ситуации, Джозефина, — заметил я.— Дедушкин труп вскрывали, чтобы установить причину смерти, — сообщила Джозефина.— Тебе жаль, что дедушка умер? — спросил я.— Не особенно. Я его не очень-то любила. Он запретил мне заниматься балетом.— А ты хотела заниматься балетом?— Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа не возражал, но дед сказал, это мне совершенно ни к чему.Девочка соскользнула с ручки кресла, сбросила тапочки и попыталась встать на носки.— Конечно, для этого нужны специальные туфли, пуанты, — пояснила она. — Да и в них иногда ноги стираешь до крови. — Она снова надела тапочки и небрежно поинтересовалась:— Вам нравится наш дом?— Не уверен, — ответил я.— Теперь его, наверное, продадут. Если только Бренда не захочет остаться жить здесь. И дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверное, отложат свой отъезд.— А они собирались уезжать? — спросил я, слегка заинтересованный.— Да. Во вторник. Куда-то за границу. На самолете. И тетя Клеменси купила удобный и очень легкий чемодан.— Я не знал, что они собирались за границу, — сказал я.— Никто не знал. Это их секрет. Они только хотели оставить записку для дедушки. — Джозефина помолчала и добавила: — Но не приколотую к подушечке для иголок. Так оставляют записки жены, уходящие от своих мужей в очень-очень старых книгах. А в наше время это было бы глупо, потому что никто больше не держит у себя подушечек для иголок.— Да-да, конечно, Джозефина. А ты не знаешь, почему твой дядя хотел уехать?Девочка бросила на меня косой хитрый взгляд.— Пожалуй, знаю. Это связано с лондонским офисом дяди Роджера. Я подозреваю... Но не уверена... Он растратил какие-то деньги.— Почему ты так думаешь?Джозефина подошла ближе и горячо задышала мне в лицо:— В тот день незадолго до смерти дедушки дядя Роджер сидел у него в комнате при закрытых дверях. И они говорили, говорили... Дядя Роджер говорил, что всегда был никчемным дельцом, что не оправдал дедушкиных надежд и его волнуют не потерянные деньги, а утраченное в глазах дедушки доверие. Дядя был в ужасном состоянии.Я разглядывал Джозефину со смешанными чувствами.— Джозефина, тебе когда-нибудь говорили: подслушивать под дверями некрасиво?Девочка энергично закивала.— Конечно, говорили. Но если ты хочешь все знать, просто приходится подслушивать. Бьюсь об заклад, инспектор Тавернер подслушивает.Пока я обдумывал последнее утверждение, Джозефина продолжала захлебываясь:— И в любом случае, даже если они не подслушивает, то другой уж подслушивает наверняка...Ну этот, в замшевых ботинках. И они шарят по столам, и читают чужие письма, и вынюхивают чужие секреты. Но они глупы! Они не знают, где искать.Последние слова Джозефина произнесла с холодным высокомерием. По своей тупости я пропустил их мимо ушей. Неприятный ребенок продолжал:— Мы с Юстасом много чего знаем — но я знаю больше Юстаса. И не собираюсь ничего ему рассказывать. Он говорит: женщины не могут быть великими сыщиками. Но я считаю — могут. Я буду все записывать в блокнот, и потом, когда полиция окажется в тупике, я выйду вперед и скажу: «Я знаю, кто это сделал».— Ты читаешь много детективов, Джозефина?— Кучи.— Наверное, ты считаешь, что знаешь, кто убил твоего дедушку?— Да, считаю. Но мне нужны дополнительные улики. — Она помолчала и добавила: — Инспектор Тавернер подозревает Бренду, да? Или Бренду и Лоуренса вместе, потому что они — любовники.— Тебе не стоит говорить такие вещи, Джозефина.— Почему? Они же любовники.— Ты не можешь судить об этом.— Очень даже могу. Они пишут друг другу любовные письма.— Джозефина! Откуда ты это знаешь?— А я их читала. Ужасно слюнявые письма. Но Лоуренс вообще слюнтяй. Он побоялся идти на войну и работал кочегаром в госпитале. А во время бомбежек он просто зеленел от страха — нет, по правде зеленел. Мы с Юстасом страшно веселились по этому поводу.Пока я соображал, что следует отвечать в таких случаях, с улицы донесся шум подъезжающей машины. В мгновение ока Джозефина оказалась у окна и расплющила о стекло вздернутый носишко.— Кто это? — спросил я.— Мистер Гэйтскилл, дедушкин поверенный. Должно быть, насчет завещания.Возбужденно дыша, Джозефина бросилась из комнаты — безусловно, для возобновления своей детективной деятельности.В гостиную вошла Магда Леонидис и, к великому моему удивлению, приблизилась ко мне и взяла меня за руки.— О Боже! — произнесла она. — Какое счастье, что вы еще не уехали! Присутствие мужчины иногда просто необходимо.Она отпустила мои руки, подошла к стулу с высокой спинкой, чуть подвинула его, мельком глянула на себя в зеркало, потом взяла со стола эмалированную шкатулку и так стояла, задумчиво открывая и закрывая ее.Это была красивая поза.В гостиную заглянула София и предостерегающе шепнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57