Раньше мне этот парень даже казался симпатичным. Хуже всего было то, что я ужасно стеснялась, стеснялась отца. Когда он покончил с собой, я все вспоминала тот день и чувствовала себя виноватой. – В глазах Анджелы слезы. Она утирает их ладонью. – Почему я так на него злилась?
Быть не может, что она лжет. Или может? Свенсон не в силах разобраться, и поэтому болезненно остро ощущает дистанцию между ней и собой.
– Вы не на отца злились. – Тут он бы погладил ее по плечу, но их разделяет стол. – Вы злились на ситуацию. Жизнь порой несправедлива и жестока.
Анджела зажмуривает глаза, пытаясь сдержать слезы, вцепляется руками в край стола.
– В общем, не знаю, как мне вас благодарить. Вы так замечательно себя повели, такого им наговорили – они теперь от меня отстанут. А еще, я принесла вам новую главу. Не обязательно читать ее сразу. Я подожду.
– Давайте сюда, – говорит Свенсон.
Оказавшись в своем кабинете, Свенсон вдруг понимает: ведет он себя так, будто за ним кто-то следит – прикидывается, что у него множество неотложных дел; а главу Анджелы можно почитать и попозже. Он зачем-то выдвигает ящик письменного стола и тут же задвигает обратно. Катается на кресле взад-вперед. Снимает телефонную трубку и снова кладет на рычаг. Собирается проверить электронную почту, но решает этого не делать. Только перепробовав и отложив все эти важные занятия, он вынимает из оранжевого конверта рукопись Анджелы и начинает с первой страницы.
Каждый день после школы я мчалась в сарай посмотреть, не вылупился ли кто. Я искала на яйцах трещины, крохотные отверстия, которые цыплята пробивают клювами. Но все яйца были целехоньки. Держа их в ладонях, я чувствовала, что они мертвые и холодные, что тепло в них от инкубатора, а не от жизни, зреющей внутри.
Инкубационный период длится двадцать один день. Прошло три недели. Пошла четвертая. От миссис Дэвис и из брошюры я знала, что помешать могло многое. Старые петухи, истощенные куры. Мог сбоить инкубатор. Температура упадет или поднимется на пару градусов, и всё. Но я никак не соглашалась признать, что они мертвы. Что мне было делать с шестью десятками тухлых яиц? Не отдавать же матери в готовку крошек, которых я представляла себе малюсенькими живыми созданиями из плоти и крови, которые ежедневно втайне ото всех набирались сил, шестьдесят нежных зародышей, чье сердцебиение, как мне казалось, я слушала все эти дни?
Однажды вечером я попросила отца пойти со мной в сарай. Помню, как довольна была мама – я наконец позвала его с собой. Мне было тошно от того, что ее это радует.
И я сказала:
– По-моему, они умерли.
– Как это умерли? – спросил отец.
– Они должны были вылупиться десять дней назад, – объяснила я.
– Десять дней назад? Бог ты мой! Как я не уследил?
Он отодвинул стул, отставил тарелку с мясом и картошкой. Он кинулся в сарай, и мне, чтобы поспеть за ним, пришлось бежать. Срочный случай! Он распахнул дверь сарая – будто кто-то за ней прятался. Но там были только красный свет, молчащие яйца, гул инкубатора.
– Ты вела дневник? – спросил папа.
– На, посмотри! Видишь, все как полагается.
– Ни один не вылупился? – спросил он.
Я обвела рукой сарай.
– Такое случается, – сказал отец. – Нужно выяснить причину и повторить опыт. – Он не хотел, чтобы я падала духом. Хотел, чтобы я продолжала опыты.
– Прежде всего, – сказал он, – надо проверить результаты. – Он вытащил из инкубатора одно яйцо и разбил его о стойку.
Запах пошел за мгновение до того, как оно треснуло.
– Меня сейчас вырвет, – сказала я.
Что делать с разбитым яйцом? Папа переложил смердящие останки в другую руку, достал из инкубатора новое яйцо. Оно раскололось. Пахло оно так же отвратительно. Он велел мне принести из дома мешок для мусора, я держала мешок, а он разбивал яйца и кидал в него. Сперва он действовал неторопливо, но запах становился невыносимым, и он начал колоть яйца одно за другим.
– Важно понять, в чем ошибка, – сказал он. – Выяснить, что пошло не так.
Он спросил, правильно ли была установлена температура. Переворачивала ли я яйца каждый день. Я ответила: да, все было как полагается.
Я понимала, что я сделала не так. Но не могла сказать ему.
Мне надо было проверять яйца на просвет. После первой недели следовало поднести их к яркому свету и посмотреть, есть ли в них красные кровяные прожилки – это бы значило, что яйца оплодотворены. Если нет – такие яйца надо выкидывать. Неоплодотворенные яйца могут испортить все остальные.
Я не могла этого делать. Не хотела смотреть на то, что внутри яйца. Не хотела собственными руками выбрасывать мертвые яйца. Да и мистер Рейнод как-то пообещал, что на этом этапе он мне поможет.
И вместо того чтобы просвечивать яйца, я шла в сарай и воображала, что вот раздается стук, я открываю дверь – а там мистер Рейнод. Я словно видела его лицо – уверенное, как будто у него есть все основания сюда приходить, и в то же время немного взволнованное – а вдруг я его не впущу. Я представляла себе, как он снимает куртку, ввинчивает вместо одной красной лампочки другую, прозрачную и яркую, и осторожно одно за другим подносит яйца к свету. Я слышала, как он говорит «иди сюда», и вот я подхожу, встаю у него за спиной, так близко, что чувствую кожей его ворсистую рубашку, наклоняюсь вперед, смотрю у него из-за плеча и вижу то, что видит он: яйцо, когда подносишь его к свету, становится алым как кровь, а внутри – желтый желток и крохотный красный сгусток.
Теперь мне приходится придвинуться еще ближе, и мои груди касаются его спины. Я чувствую это, и он тоже чувствует, но оба мы не произносим ни слова. Он кладет яйцо на решетку инкубатора, тянется за следующим, но тут вдруг медленно поворачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105