Новорожденные цыплята на тощих, подламывающихся ножках, птенчики, отдирающие свои тельца от скорлупы, бедняжки, подыхающие, не успев клювом пробить яйцо, одноглазые чудовища, гибнущие от удушья.
Я слушала вполуха. Меня гораздо больше интересовало, что скажет мистер Рейнод, когда я расскажу ему об этом завтра после репетиции. Я была до безумия влюблена в учителя музыки и, вернувшись из школы домой, думала о нем постоянно.
Свенсон кладет рукопись на стол. Это что, инкубаторы гудят? Нет, кофеварка. Он снова перелистывает страницы, будто надеясь, что, еще раз проглядев текст, найдет разгадку тайны, поймет, как Анджела Арго сумела такое написать. Откуда Анджела знает про «артериальные пути»?
Узнав ближе кое-каких писателей – а Свенсон в предыдущей жизни достаточно их перевидал, – перестаешь думать, что человек похож на свои тексты. Но здесь различие столь велико, что он должен… вернее, не может исключить возможности… плагиата. Пару лет назад студентка из класса Магды сказала ей, что стихотворение ее соученика содрано с оды Майи Эйнджелоу, написанной в честь инаугурации Клинтона. Неужели Магда не узнала текста? Магда, к чести ее, не узнала. Ей пришлось убить несколько месяцев на тошнотворные беседы с родителями плагиатора, деканом, университетским психологом.
Не может это быть плагиатом, или девочка совсем сумасшедшая – она же умоляла его прочитать ее текст, пришла к нему на беседу, утверждала, что смысл ее жизни в творчестве. Плагиаторы обычно сдают работы самыми последними. Им раз по десять приходится напоминать. Да ведь Анджела еще и «Джейн Эйр» любит, и Стендаля. Может, из нее действительно получится писатель. И не такое в жизни случается. Вся рукопись испещрена поправками – что-то убрала, что-то добавила, кое-какие слова заменила, причем всякий раз удачно.
Адам ставит на столик чашку с кофе, и Свенсон нервно вздрагивает.
– Спокойно, – говорит Адам. – Не дергайся. Это от заведения. Вид у тебя, старина, какой-то потерянный. Творческий застой? В семье нелады? Могу я чем-нибудь помочь?
– Да все со мной нормально, – говорит Свенсон. – Вот, сижу проверяю работы студентов. – Демонстрируя, как ему это надоело, он закатывает глаза.
– А хочется, небось, свое писать?
– В точку попал, – соглашается Свенсон.
Адам чешет загривок, перебрасывает на грудь хвост седых волос, стянутый черной резинкой.
– Сдается мне, там наверху так устроили, чтобы платили нам не за то, что нам нравится. Думаешь, мне охота жать на кнопки этой кофеварки…
– А ты бы чем хотел заняться? – спрашивает Свенсон. Зачем держать книжный магазин, если тебе это дело не нравится? Впрочем, он ни разу не слышал, чтобы Адам говорил о книгах.
– Чем бы я хотел заняться? – задумчиво повторяет Адам.
Стоп! Свенсон вовсе не ждет ответа. Он не хочет пускаться с Адамом Би в откровенные беседы.
– Хотел бы траву выращивать, – говорит Адам.
– Что тебе мешает? Люди на этом состояния делают. А если тебя поймают, считай, никакого разговора у нас с тобой не было.
– Да я не про дурь, – говорит Адам. – Разве что для личных нужд. Я даже курить больше не могу, у меня эмфизема начинается. Нет, я про лечебную траву. Гинкго, зверобой, женьшень. Это все новые рубежи. Борьба со СПИДом, с раком. Только силы уже не те, старого пса новым трюкам не обучишь…
Адам нависает над ним, ждет, едва не упираясь животом ему в ухо, когда Свенсон попробует кофе. Очутившись в этой живой картине – один стоит и смотрит участливо, а второй сидит, силясь изобразить благодарность, – Свенсон чувствует себя провинциалом-меланхоликом из Чехова или Тургенева, которому прислуживает старый слуга – Герасим или Фирс, – у которого тоже имеется своя потаенная мечта, отчаянная и недостижимая: домик собственный или белая кобыла. Свенсону тошно оттого, что Адам не может выращивать свою хипповскую усладу.
– А ты все-таки попробуй, – говорит Свенсон. – Найми ребятишек на черную работу. – Звучит фальшиво, но говорит он совершенно искренне. Он смотрит в слезящиеся глаза Адама. Да Адам моложе его!
– Кофе на рукопись не расплескай, – говорит Адам. – А то придется еще перед учеником извиняться.
Перед каким учеником? Свенсон рассматривает рукопись, будто видит ее впервые. И тут у него возникает странное желание сказать Адаму, что он только что прочел на редкость интересную первую главу – ничего подобного раньше не попадалось. Действительно хорошо написано. Ему вдруг кажется, что сочувствие к Адаму, в нем проснувшееся, каким-то образом связано с текстом Анджелы. Как он сам вчера говорил на занятии, хороший писатель помогает читателю видеть других людей. Ты становишься не лучше, а… раскрепощаешься.
– Ученик меня поймет, – отвечает Свенсон. – Они сами жить не могут без кофе.
– Да ну? Прямо-таки жить не могут? – говорит Адам.
Адам глядит на него с усмешкой. Но Свенсону плевать. Храни Господь Адама, храни Господь «Брэдстрит букс». Свенсон едет домой.
* * *
Свенсон взлетает вверх по лестнице. Настроение у него самое бодрое, от обычных тоски и подавленности не осталось и следа. Не так уж и противно преподавать, если есть хоть один студент, которому его слова могут пойти на пользу, который хотя бы в состоянии понять, что он говорит.
Через два дня после того, как он прочел рукопись, Свенсон позвонил Анджеле Арго. Но сначала долго решал, когда позвонить, что говорить и вообще нужно ли это. Порыв у него правильный – альтруистический и великодушный. Он редко приходит в искренний восторг. Кроме того, Свенсон боялся: а вдруг он чрезмерной похвалой смутит Анджелу и она откажется от своих экспериментов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105