Я так близко, что с трудом держу равновесие. Он берет меня за плечо, хочет поддержать, мы стоим лицом друг к другу, и наши губы соприкасаются. Мы целуемся. Его рука скользит по моему позвоночнику. А потом – дальше, под пояс джинсов, и в горле моем рождается стон, такой низкий, что даже нерожденные цыплята не могут его не услышать. Плавая в своих скорлупках, они, наверное, удивляются: что это за звук?
Анджела думает о нем. Он понимает это с телепатической уверенностью. Она сидит в своей комнате в общежитии и ждет его звонка. Он должен ей позвонить. Сказать, что глава отличная, просто великолепная, так и продолжайте. Он берет телефонную трубку. Кладет ее на место. Ну хорошо! Он немного подождет.
* * *
Шерри, вернувшаяся с работы пораньше, жарит тоненькие куриные котлетки в панировке, на смеси сливочного и оливкового масла, кото­рые подаст с ломтиками лимона, тушеной картошкой с ветчиной и зеле­ным салатом с грецкими орехами и горгонзолой. У них что, снова пра­здник? У Свенсона точно – чудесное исцеление, снизошла благодать: он очнулся, преодолел мимолетное влечение к одной из своих студенток. Доказательством его выздоровления служит простой факт – у него есть повод позвонить Анджеле, но не хочется. Ему это нисколько не инте­ресно.
Он сидит на кухне и восхищается изяществом, с которым Шерри пе­реворачивает котлеты, проверяет картошку в сотейнике. Свенсона, гля­дящего на то, как она мешает салат и тоненькой струйкой льет масло на каждый листок, переполняет столь страстное желание, что он едва сдер­живается – так тянет подойти к ней, прижать к себе, увести немедленно в спальню. Глядя на Шерри, вытирающую мокрые руки о джинсы, он представляет, как накрывает ее ладони своими, почти что чувствует ее пальцы, а под ними – ее бедра. Он боится пошевельнуться – не хочет ее отвлекать, к тому же ему кажется, что их молчание и жар плиты создают парниковую атмосферу, в которой его желание лишь крепнет.
Шерри зажигает свечи, протягивает ему бутылку охлажденного бе­лого вина, штопор и два бокала. Он наливает немного вина в бокал, про­бует, допивает то, что осталось. Им завладевает ощущение полного бла­гополучия, и он думает о том, что история, цивилизация – все это было лишь прелюдией, подготовкой к блаженному мгновению, когда сидишь напротив собственной жены, вдыхаешь ароматы вина, курицы, лимона, расплавленного сыра, а перед тобой – тарелка, от которой подымается пар.
Они ставят блюда на стол. Наклонившись над едой, Шерри отбрасы­вает назад прядь волос, упавшую на лоб. Между бровями у нее вертикаль­ная складка, образовавшаяся за долгие годы, когда она сосредоточенно внимала студентам, часами выслушивала их рассказы о своих боляч­ках – рассказы, гораздо более страстные, чем те, которые они приносят в класс Свенсона. Он растроган – и этими морщинками на лбу, и преле­стью своей жены, ее красотой, которая с течением времени становится лишь ярче.
Он пробует котлеты, картошку, отрешенно улыбается, подбирая сырные ниточки, тянущиеся ото рта к вилке.
– Ну, как прошел день?
– Считай, отлично, – говорит Шерри. – Ничего из ряда вон. Арлен принесла мне роскошный сандвич с сыром и пастой из тушеного перца, которую она сама сделала. Вычитала рецепт в каком-то журнале. Получилось так восхитительно, что я вытерпела даже ее двадцатиминутный рассказ о приготовлении этого шедевра… А ты как?
– В целом неплохо, – говорит Свенсон. – Мы обсуждали рассказ Макиши. Была опасность кровавой разборки, но нам счастливо удалось ее избежать.
– Опять? Отличный результат, – говорит Шерри.
– Неужели мы пали так низко? – говорит Свенсон. – Никаких напастей на уроке плюс сандвич от Арлен, и день прошел «считай, отлично».
Шерри смеется.
– А, вот еще… Пришли результаты ЭКГ Криса Делана. С сердцем у него все в порядке.
– С сердцем? У Криса Додана? – Свенсон догадывается, что об этом ему должно быть известно.
– Никогда ты ничего не слушаешь. Это тот самый очаровательный первокурсник. Его семейный врач на последнем осмотре услышал какие-то шумы и велел ему обязательно здесь обследоваться. То есть все спихнул на нас. А мальчик на самом деле чудесный, просто лапочка. Мы все так переволновались. Я точно помню, что рассказывала тебе…
Он бы вряд ли забыл, как она говорит про кого-то очаровательного и чудесного. Тут же навострил бы уши. Уж не влюбилась ли Шерри в это­го мальчишку? Ну, Свенсон ему покажет «шум в сердце». Только ему ли первому бросать камень? Сам целый месяц сох по юной особе, начинаю­щей писательнице. Но с этим всё. Покончено. Шерри-то соображает, что несет?
Хотя… ничего удивительного, что их с Шерри тянет к студентам. Они никакие не извращенцы из «Опасных связей», никакие не вампи­ры, мечтающие насосаться молодой кровушки. Их сердца – ракеты, ре­агирующие на тепловое излучение, устремляющиеся туда, где что-то еще горит. Они – как те старики из романа Кавабаты, которые ходят в бор­дель и платят за право поспать рядышком с молодыми красотками, по­греться у их жарких тел. Господи Иисусе! На Свенсона накатывает такая тоска – вот-вот разрыдается. Старость, смерть – до чего же это неспра­ведливо, до чего унизительно каждый день видеть, как угасают твои си­лы, угасают именно тогда, когда ты наконец понял, как их применить.
– Что с тобой? – спрашивает Шерри.
– Ничего, – угрюмо бурчит он.
Правды сказать он не может – боится, Шерри обидится на то, что он зачислил ее в ряды дряхлеющих и стареющих, хотя она таковой себя нисколечко не ощущает. Теоретически они с Шерри очень близки. Но сейчас он понимает: это – ложь. Почему-то ему кажется, что честнее быть сейчас с кем-то другим, с кем не нужно изображать ту близость, ко­торая, как принято считать, достигается годами совместной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105