– Как дела в университете? – Кажется, Свенсон спрашивает это в пятидесятый раз. Но право забывать о приличиях, не заботиться о том, не надоел ли ты близким, задавать одни и те же вопросы и получать одни и те же ответы – едва ли не главное из неотъемлемых преимуществ семейной жизни. – Помимо того, что всем подряд вчиняют иски?
– В общем, неплохо.
– Привыкаешь – становится легче, – говорит Свенсон. – Ты там развлекаешься?
– В каком смысле?
– Ну как – приятели, вечеринки.
– Пап, я работаю в центре помощи жертвам насилия, – говорит Руби. – Развлечением я бы это не назвала.
– Согласен, – кивает Свенсон.
Миль десять-двенадцать в машине царит тишина, одновременно на­пряженная и унылая. Когда они ехали с Анджелой, тишина была дру­гой – тоже напряженной, но завораживающей. Свенсон громко взды­хает.
– Ты что, пап? – спрашивает Руби.
– Зуб разболелся, – говорит Свенсон.
– Хочешь, вернемся?
– Да нет, все не так страшно. – Помолчав, он спрашивает: – А что, в кампусе так много случаев изнасилования, что пришлось целый центр открывать?
– Да нет. Мы еще помогаем женщинам с несчастной судьбой. Хотим, чтобы они чувствовали себя защищенными, чтобы могли выговориться.
Чтобы чувствовали себя защищенными и могли выговориться? От­куда в ней это? Она же говорит словами Лорен Хили.
– Знаешь, тут был один случай… Просто вопиющий. Тебе это действительно интересно?
– Ой, вряд ли. Но назад дороги нет.
– Да, конечно.
– Устроили студенческую вечеринку. Там была команда по лакроссу в полном составе. Объявили День пива – эта идиотская традиция у нас в университете соблюдается свято: пиво дуть начинают с самого утра, так и пьют, пока с ног не свалятся или не вырубятся. Ну вот, а у одного парня было свидание. Его подружка – еще со школы – приехала к нему на уик-энд. Но только затем, чтобы с ним порвать. Так этот парень собирает всех своих дружков, они накачивают девчонку пивом, укладывают на пол в гостиной общежития и все по очереди на нее мочатся.
– Господи! – ужасается Свенсон. – Вот несчастная!
– Самым натуральным образом. – Руби передается заряд возмущения Свенсона. – Отвратительнее всего то, что она решила на них не заявлять: женщины обычно винят во всем себя и предпочитают о подобных случаях не распространяться; но две ее подруги своими глазами это видели и убедили ее, что, если она привлечет парней к ответственности, ей будет легче справиться с психологической травмой.
– Подруги были правы, – бормочет Свенсон.
Он отлично понимает, что должен сострадать жертве, а не себе и Ру­би. Он не может поверить, что его единственная дочь, свет его очей, учится в университете, студенты которого могут позволить себе помо­читься на женщину. В Вассаре или Гарварде такого не случается. Или, к примеру, в Юстоне. Его дочь живет в настоящем зверинце, а совсем не­подалеку, всего в нескольких десятках миль оттуда, девушки ничем не лучше Руби, такие, как Анджела Арго, наслаждаются свободой и возмож­ностью пестовать свои нежные чувства. Карлос и Макиша учатся здесь, чтобы пообтесаться, подготовиться к легкой жизни, хорошей работе, приемам с коктейлями, а его дочь учат идти по нисходящей, работать локтями, не смотреть в глаза, она катится вниз, к работе, обеспечиваю­щей лишь прожиточный минимум.
Когда они с Шерри ее упустили? Она не захотела учиться в Юстоне. Проблем здесь было бы не меньше, но другого рода. Руби сама решила поступить в Стейт. Они не смогли бы ее переубедить. Он говорит себе, что новыми хозяевами вселенной станут скорее выкормыши студенчес­кого зверинца из Стейта, а не студенты-литераторы из Юстона. И вооб­ще, почему он об этом задумывается? История, только что рассказанная Руби, намного серьезнее, чем вопрос о том, в каком именно университе­те учится его дочь.
По дороге прямо на них несется какая-то серая туча. Свенсон выво­рачивает руль. Руби, не удержав равновесия, ударяется о дверцу. Ощупы­вает плечо – проверяет, нет ли перелома, думает Свенсон. Он вспомина­ет вдруг, что в одном из школьных спектаклей Руби играла мужскую роль. Царя Мидаса? Или великана из «Джека и бобового зернышка»? Не важно. Главное, в ее игре было что-то удивительно знакомое; потом ему Шерри сказала, что Руби копировала все жесты Свенсона.
– Папа! С тобой все в порядке? Хочешь, я сяду за руль?
– Да все отлично, – говорит он. – Полный порядок.
Они уже доехали до Уэндоверской гостиницы, и он со стыдом пони­мает, что радуется тому, что полпути позади, а ведь когда ехал с Андже­лой, это его очень огорчило. Поделом ему: мчится со скоростью шестьдесят миль по проселку, где только коров перегонять, самоубийственная поездочка в компании с угрюмой разнесчастной девицей, подросшим вариантом той самой малышки, которая некогда вертелась волчком на этом же кресле, распевала свои детские песенки. Сам во всем виноват. Он отлично понимает, что это грех, непростительный грех: впервые за год с лишним проводит день с дочерью, а в глубине души мечтает о том, чтобы на ее месте была эта отвязная девица, студенточка, к которой он неравнодушен. Чему быть, того не миновать. Пусть все летит к чертям!
– Университет отказывался предъявлять обвинение, – говорит Руби. – Кафедра тендерных проблем пригрозила, что подаст коллективный иск.
Вот еще одна примета того, насколько велика разница между его до­черью и его учениками: в Стейте на девушку помочились, а университет бездействует. В Юстоне же устраивают собрания, преподавателей пре­достерегают: не дай бог сказать что-нибудь оскорбительное или дву­смысленное.
Свенсон говорит:
– Совершенно справедливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105