Записи о выданных книгах касаются только читателя и библиотекаря. Впрочем, тут можно вспомнить о телефонных счетах, о медицинских картах. Ничего не ос­талось святого, ничего конфиденциального.
– И что вы почувствовали, – спрашивает Лорен, – когда узнали, что вашу книгу взял профессор Свенсон?
– Меня будто ограбили, – говорит Анджела. – И еще…
– Что еще?
– Я еще подумала, что если бы профессор Свенсон был – ну, не знаю, – обычным парнем и я бы узнала, что он взял в библиотеке мои стихи, я бы решила, что нравлюсь ему.
Если бы профессор Свенсон был обычным парнем? А с чего это она взяла, что человек, берущий в библиотеке книгу, проявляет тем самым сексуальный интерес? Да, конечно, в чтении чужого произведения есть нечто сексуальное: это интимное общение с автором. Однако можно же читать… к примеру, Гертруду Стайн, и это вовсе не значит, что она тебе кажется привлекательной.
– А когда вы впервые почувствовали, что профессор Свенсон хочет чего-то, выходящего за рамки отношений «студент – преподаватель»?
Да когда они в первый раз заговорили, ваша честь, когда он взглянул на нее под перезвон колоколов. В классе было полно народу, а встрети­лись их глаза. Нет, тогда он не понял, что происходит. Но теперь – по­нимает. Как это он стал романтиком? Да, приходится признать: то, ка­ким видит его комиссия – старым расчетливым развратником, – не так унизительно, как правда. Но если Анджела догадывалась, чего он хочет, почему не сказала? Объяснила бы, какие чувства он к ней испытывает, какие она к нему, и он бы не потратил столько времени, пытаясь во всем разобраться. Избавила бы его от лишних волнений, от мучительных со­мнений. Даже сейчас было бы не поздно. Но, с другой стороны, как она могла сама об этом заговорить? Как могла затронуть такую тему? Ведь он преподаватель, а она студентка. И судилище устроено по этой самой причине.
– Наверное, когда я сказала ему, что мой компьютер полетел, а он предложил свозить меня в Берлингтон, в компьютерный магазин. Мне показалось тогда, что это… ну, как-то чересчур. Но я все говорила себе, что он просто хочет мне помочь.
– А он хотел? – спрашивает Лорен.
Да, разумеется. Так хотел, что угробил целое утро, чтобы свозить девчонку в Берлингтон. Что ж, хорошо. Есть Бог на свете, и Он наказы­вает Свенсона за мечты о том, чтобы эта поездка не кончалась, за то, что поездка туда же с собственной дочерью ему понравилась куда меньше.
– Что же произошло в тот день? – спрашивает Лорен.
– Сначала – ничего особенного. Профессор Свенсон немного нервничал. Словно боялся, как бы нас кто не увидел. Словно мы делали что-то недозволенное.
Неужели Лорен забыла, что именно она их и видела, когда они выез­жали из кампуса?
– А потом… – подсказывает Лорен.
– Потом мы ехали домой, и он говорил о чем-то… я не помню. Короче, он вдруг упомянул про своего нью-йоркского издателя, спросил, не хочу ли я дать этому человеку почитать свой роман, и вот тогда он положил мне ладонь на руку, а затем… на ногу.
Анджела замолкает – пытается успокоиться. В зале полнейшая ти­шина.
Ее может прервать кто угодно, достаточно лишь крикнуть: она лжет! Но если вмешается Свенсон, он все испортит, лишится единственного шанса услышать, что скажет Анджела дальше. И так и не выяснит, что же она тогда думала. Вернее, что якобы думала.
– Он снова спросил, хочу ли я, чтобы его издатель прочитал мой роман, и я поняла, что он на самом деле имеет в виду, и… – Анджела пере­ ходит на шепот: – … я сказала «да».
Она сидит, уставившись в стол, но наверняка ловит благожелатель­ные флюиды, исходящие от комиссии, все члены которой, и прежде все­го Лорен, наверняка переспали бы с любым, кто пообещал бы им зна­комство с крупным нью-йоркским издателем. А они ведь люди взрослые, опытные, в отличие от Анджелы – она же, в сущности, ребенок. Что могла она – они – сделать? Конечно, надо было ответить «да».
– Что же было дальше, Анджела? – спрашивает Лорен.
– Мы поехали ко мне в общежитие, и он предложил донести компьютер до комнаты.
Предложил? Анджела сама попросила.
– И вы согласились? – говорит Лорен.
– Да, – отвечает Анджела. – Мне не хотелось его обижать. Я решила вести себя так, будто все это не в моей власти, понимаете, совершенно пассивно.
Пассивно – не ее слово. Она его и произносит с трудом. Использует лексику, которую освоила за последние несколько недель.
– То есть можно сказать, что в тот день, когда профессор Свенсон предложил проводить вас до комнаты, вы собой не вполне владели?
– Именно так, – говорит Анджела.
О да! У нее едва хватило сил бросить его на кровать.
– А вы с профессором Свенсоном осуществили то… то, что, как вы полагали, вам придется сделать, чтобы он помог вам с книгой?
Анджела говорит, запинаясь:
– Я не уверена, что могу об этом рассказывать.
– Все-таки попытайтесь, – говорит Лорен. – Сделайте глубокий вдох.
Какое же это извращение: взрослая женщина, профессор универси­тета мучает девушку-студентку, заставляя ее описывать такой инцидент в присутствии не только комиссии, но и собственных родителей. Да Свен­сон мог бы трахнуться с Анджелой на алтаре часовни Основателей, что было бы пристойнее, чем эта дикая оргия. Однако ему не следует забы­вать, что Анджела сама все начала. Анджела выбрала такой путь.
– Ну, мы занимались сексом. Собственно, мы только начали. А потом с профессором Свенсоном случилась… неприятность.
– Неприятность? – Неужели комиссии это неизвестно? Кто-то шелестит своими записями.
– У него вроде как зуб сломался.
Все разворачиваются к Свенсону, который как раз трогает сломан­ный зуб языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105