– Что? – переспрашивает Анджела. – А, это… С моей школьной подружкой был такой случай. Она рухнула без сознания в приемном покое, а врач пытался потом назначить ей свидание. Пока сестра не показала ему ее карту. Где был указан возраст.
– Понятно. – Эту историю Свенсон обсуждать не собирается.
Пауза в беседе. Пора прощаться.
– Ну, а как… как дела? Учеба, творчество, как вообще жизнь?
В это мгновение он поднимает голову и видит стоящую в дверях Шерри. Она в плаще. В волосах блестят капли дождя.
– Прошу прощения. Мне нужно идти, – говорит он и вешает трубку.
– Ты с кем говорил? – спрашивает Шерри.
– Я? Да… с Магдой.
– Я так и подумала. Ты хоть понимаешь, что провоцируешь ее? Или это входит в твои планы?
– Вовсе нет, – говорит Свенсон. – Можешь мне поверить. И вообще, ты все придумываешь. Я никого не могу провоцировать. Вернее, никто не захочет, чтобы я провоцировал…
– С тобой все нормально? – спрашивает Шерри.
– А ты сама как считаешь?
– Я считаю, у тебя все получится, – говорит Шерри.
– У меня такой уверенности нет, – говорит Свенсон и, подойдя к ней, целует ее в макушку.
* * *
Утром в субботу, в родительский день, Свенсон идет по университетскому дворику. Он одаривает студентов и их гостей блаженными улыбками, чувствуя при этом что преодолел границы собственного эго, стал чистой душой, открытой миру, готовой принять на себя боль несчастных родителей – этих средних лет дам, таких трогательных в своих мешковатых брючках, с холщовыми сумочками; их мужей – мальчишек-переростков, с ужасом осознавших, что они больше не студенты; родителей стипендиатов, папаш в бейсбольных кепках и соломенных шляпах, представителей меньшинств и деревенских жителей, глазеющих на ухоженный кампус с таким изумлением, словно это парк юрского периода.
Как неловко они себя чувствуют рядом с детьми! Ну кто поверит, что эти оробелые чужаки меняли им подгузники, кормили с ложечки? Они так послушно трусят за здоровенными парнями, за жующими жвачку девицами, словно это приехавшие из столицы знаменитости, крупные чиновники, олигархи; они сыплют вопросами – как ты питаешься? какие у тебя соседи? кто ведет математику? – которые дети игнорируют и только прибавляют шагу, а родители несутся следом, не спуская глаз с собственного дитятки, однако успевая на бегу сравнивать свое семейство с остальными – у этих сынок совсем угрюмый, а у тех девчонка явно переигрывает, прикидывается, будто от всего этого в восторге.
Когда Свенсон с Шерри год назад, в августе, привезли Руби в университет, они оказались на последней строчке родительского рейтинга. Их дочь была самой мрачной и замкнутой, больше всех стеснялась своих предков и факта собственного существования. Руби злилась на них так неприкрыто, что Свенсон замечал, как другие родители, отвлекшись от собственных переживаний, оборачиваются и смотрят им вслед. К тому моменту Руби уже несколько недель с ними не разговаривала и за весь день ни словечка не проронила. Когда Шерри подошла поцеловать Руби на прощание, та наклонила голову с видом ребенка, смирившегося с тем, что шерстяную шапочку на него все-таки напялят.
Что Свенсон с Шерри такого совершили, чем заслужили эту ненависть? Заставили ее порвать отношения с обманщиком, лжецом, насильником. В чем была проблема – в порушенной любви или же дело в том, что Руби вообразила, будто она человек слабый, будто родители могут ее подавить, заставить отречься от человека, которого она полюбила?
Время от времени Свенсон встречает Мэтта Макилвейна с новой жертвой. Когда они сталкиваются нос к носу, Мэтт ему подмигивает. Рано или поздно Руби узнала бы правду, прибежала бы к Свенсону, своему обожаемому папочке, кумиру и защитнику, ведь раньше, в детстве, она только так его и воспринимала.
Свенсон одет продуманно: в футболку и спортивную куртку. Профессор на субботней прогулке – за версту видно, что это преподаватель, но держится демократично. Он перемерил три футболки и две куртки, подбирая одежду в расчете на тех воображаемых родителей, которые могут заглянуть к нему в кабинет. Он будет на месте с половины десятого до двенадцати, вход свободный – предварительной договоренности не требуется. Подразумевается, что для их детей двери его кабинета открыты круглый год, и это вполне справедливо с учетом того, сколько их родственники отстегивают за обучение.
Свенсон раскладывает на столе книги и бумаги – пусть будет видно, что за столом работают. Вытаскивает из стопки книжку «Моя собака Тюльпан», в которую с тех пор, как использовал в качестве прикрытия для стихов Анджелы, он и не заглядывал. А стихи дома, в столе. Надо их оттуда забрать. Только сейчас, в ожидании родителей, вовсе ни к чему про эти стихи вспоминать. Добрый день, добрый день! Я – Тед Свенсон. Большой поклонник непристойных виршей вашей дочери. Он открывает томик «Моя собака Тюльпан».
Едва он дал понять, чего хочет, она позволила ему на себя взгромоздиться и стояла не шевелясь, раздвинув задние лапы и подобрав хвост, а он обхватил ее лапами за круп. Но почему-то задачи своей выполнить не сумел. Его удары, как было видно мне, стоящему рядом с ними, не достигали цели… Они повторяли попытки снова и снова, и каждый раз одно и то же – как только он готов был в нее войти, она вырывалась – словно девственница – и не пускала его. Грустно было наблюдать, как страдают эти два прекрасных животных: они готовы спариться, но не могут друг к другу приноровиться. Я не знал, чем им помочь, кроме как смазкой для Тюльпан, – так я и поступил, поскольку оба они, казалось, сделали все, что было в их силах, кроме одного – они так и не смогли совокупиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105