Руки их сплетаются, и Шерри высвобождает свою уже на подъезде к дому. К двери она подходит раньше его – вылезая из машины, Свенсон понимает, что пьян сильнее, чем думал, – и, стоя в прихожей, ждет, пока он войдет. Они обнимаются. Свенсон проводит ладонью по ее спине, притягивает к себе.
– Поднимайся и жди меня в спальне, – говорит он. – Мне тут пришла в голову одна мысль, хочу записать ее, пока не забыл.
– Ладно, – кивает Шерри. – Только ты недолго. Я почти засыпаю.
Теперь Свенсон точно знает, что пал, опустился ниже всех границ приличий, чести, самосохранения. Его привлекательная, взрослая жена ждет его в супружеской постели, а он крадется крысой сквозь тьму в свою нору – не может дождаться утра, ему не терпится сейчас же прочесть непристойный стишок, написанный юной девицей.
Свенсон находит «Анджелу-911», спрятанную под грудой неоплаченных счетов. Он наугад открывает книжку и сосредотачивает взгляд, потому что иначе буквы расползаются по всей странице.
Он говорит: Это 859-6732? Это Анджела-911?
Анджела, это ты?
Я говорю: Чем хочешь заняться сегодня?
Он: Тс-сс! Молчи! Слушай, что я делаю.
Я подхожу к тебе сзади.
Я зажимаю тебе рот ладонью.
Я: Миленький, как же мне говорить по телефону,
Если ты зажал мне рот?
Он: Не называй меня миленьким.
Я зажал тебе рот ладонью.
Ты стоишь, согнувшись над мусорным ведром.
Я задираю тебе юбку,
Легонько шлепаю по заднице,
Чтобы ты раздвинула ноги. Ты приподнимаешь зад –
Так мне легче будет войти в тебя.
Я: Милый, ты же знаешь, я не могу говорить.
Пока. Я вешаю трубку.
Свенсон закрывает книжку, выключает свет. Он не хочет думать об этих стихах, он вообще не хочет думать. Ориентируясь по тусклому лунному свету, он ощупью добирается до спальни. Шерри заснула? Он раздевается, ложится с ней рядом. Рукой проводит по ее бедру.
– Тед, – говорит она сонно, – послушай…
Он закрывает рот Шерри рукой. Она проводит языком по его ладони, быстро и нежно, – и словно сноп разноцветных искорок взрывается у него в паху.
– Только ничего не говори.
– Хорошо, – соглашается Шерри. – Ни слова. Обещаю.
Порой Свенсон никак не может вспомнить, что происходило на прошлом занятии, и тогда, отыскав самого обиженного и насупленного студента, определяет, чей рассказ громили последним. Сегодня ему устроили настоящую пытку. Мрачны все, и особенно свирепой выглядит Кортни; судя по тому, как она садится, как неестественно прямо держит спину, как стискивает руки, память подсказывает: «Первый поцелуй. Городской блюз».
Впрочем, все остальные также источают недовольство. Может, в университете ввели новые правила – запретили пивные вечеринки в общежитии? Или это просто упадок сил, наблюдающийся у всех в середине семестра, – да вроде рановато. Или они все каким-то образом пронюхали, что их преп всю неделю читал стихи Анджелы? Вспоминаются рассказы из жизни матадоров и укротителей львов. Говорят, в день несчастья они кожей чувствуют, что животное не в настроении.
В клетке с разъяренными зверями самым напуганным выглядит Карлос.
– Карлос! – говорит Свенсон. – Друг мой!
– Угу, – угрюмо мычит Карлос.
За столом только одно свободное место – между Анджелой и Клэрис. Свенсон втискивается ровно посередине, дыхание у него перехватило, он надеется лишь, что, если потеряет сознание, рухнет на колени Клэрис, а не на Анджелу Арго, что было бы совсем уж предосудительно. Никого не насторожили капельки пота, выступившие у него на лбу? Заметил это кто-нибудь? Вроде нет. Вот и отлично. Зловещий внутренний голос, якобы успокаивая его, талдычит мантру из трех слов: никто не знает. Никто не знает. Никто не знает, что стихи Анджелы лежат у него дома в кабинете, заперты на ключ в ящике стола. Никто не знает, что ее мерзкие верлибры засели у него в башке – так малярийный комар пересекает океан в салоне самолета. Стихи про инцест, про насилие…
Но сейчас будем разбирать работу Карлоса. Свенсону нужно сосредоточиться на рассказе – утром он только наспех его проглядел. Вроде неплохой, но какой-то тревожный, а студенты не любят, когда их тревожат, поэтому обсуждение опуса с неудачным названием «Унитаз» наверняка будет бурным.
«Унитаз» начинается с описания героя – «жирной белой рыбы», – лицо которого другие обитатели исправительной колонии для мальчиков окунают в вышеуказанный сосуд. Далее героя вынуждают к самоубийству, о чем читатель догадывается со второго абзаца. В душераздирающей и на удивление хорошо получившейся сцене перед самым финалом мальчишку уговаривает покончить с собой его сосед по нарам, который рассказывает ему путаную, изобилующую садистскими подробностями историю про то, как собаку убили из сострадания, и объясняет, в чем сострадание заключается.
Свенсон предлагает:
– Карлос, почитайте нам немного.
Карлос шумно вздыхает.
– Не, я не смогу.
– Карлос, это обязательно для всех. Ну, вперед! Ты ж в морской пехоте служил! – говорит Джонелл.
– На флоте, – уточняет Карлос. – С твоего позволения.
– Ладно вам, друзья, – говорит Свенсон. – Это и вправду тяжело. Дайте Карлосу передохнуть.
Анджела говорит:
– Да уж – это мука несусветная. Я вот в таком ужасе от того, что вы будете обсуждать мою работу, что просто не приношу ее, и точка.
Эта группа, как и прочие, обращает внимание на минимальные перемены статуса своих соучеников. Всем известно, что Свенсон читал рукопись Анджелы. Вот она и дала им понять, что дело не в особом к ней отношении, это не признание исключительности ее таланта, а всего лишь снисхождение к ее детским страхам. Она ведет себя как маленький пушистый зверек, который в разгар яростной дарвинистской кампании упал лапками кверху и притворился мертвым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105