– А это кто? – спрашивает он.
– Бек, – отвечает Руби.
– Ах да… Вспомнил.
Разговор не клеится. Свенсон собирается уйти, но тут Руби спраши­вает:
– Как твой роман, пап?
Наверное, он ослышался. Впрочем, о чем ей еще спрашивать?
– Отлично, – отвечает он. – Идет работа. – На мгновение ему самому кажется, что так оно и есть. Осталось немного – сесть и написать. – Я как раз собрался пойти поработать. Позовите меня, когда ужин будет готов.
На стол падает Джими Хендрикс. Руби поворачивается к Свенсону.
– А маме помочь не нужно?
– Наверное, нужно. Пойду узнаю.
– Я пойду, – заявляет Руби.
– Маме будет приятно, – отвечает Свенсон.
Свенсон тихонько поднимается в свой кабинет. «Моя собака Тюль­пан» так и лежит в гостиной; он хочет сходить за книгой, но не решается. Берет в руки стопку листов с романом, глядит на первую страницу, но чи­тать боится. Все, порыв прошел. Он ищет рукопись Анджелы. Ну куда она подевалась? А, вот! Лежит в портфеле, готовится отправиться на встречу с Леном. Он вынимает ее из конверта, прочитывает несколько страниц, снова убеждается в том, что написано это замечательно. Он подносит ли­сты к лицу, словно это ее одежда, словно они хранят ее запах. Господи, ну чем он занимается? Его обожаемая дочь наконец приехала домой, а он си­дит у себя и изнывает от тоски по студенточке, ее ровеснице.
Он бредет в спальню и неожиданно засыпает, а снятся ему почему-то бутылки с оливковым маслом, на них этикетки, все в жирных пятнах, но ему их почему-то обязательно нужно прочесть. Кто-то читает ему вслух, что там написано, голос женский… бесплотный дух, витающий в облаке упоительных ароматов… Это Шерри, она зовет его. Начинается празд­ничный ужин. Она попросит его разрезать индейку, они сядут втроем за стол, как всегда садились в День благодарения, с тех пор как переехали из общежития и настал-таки конец тоскливым обедам в столовой вместе с не уехавшими домой студентами.
В сравнении с теми ужинами этот не так уж и плох. Родной дом, же­на, дочь. Они любят друг друга. Они вместе.
Руби наваливает себе на тарелку целую гору еды, будто с тех пор, как уехала из дому, ни крошки в рот не брала. Она что, забыла, что класть до­бавку разрешается? Да ладно, Свенсон пусть спасибо скажет, у доброго десятка его коллег дети страдают анорексией. Манеры у Руби испорти­лись. Наверное, из-за проблем с весом. Кусочек мяса исчезает за ее бле­стящими от жира губами.
– У тебя когда было последнее занятие? – спрашивает Шерри и в ужасе смотрит на Свенсона. Только бы Руби не решила, что они обижены на то, что она не сразу приехала.
– У нас на этой неделе вообще занятий не было.
– Почему это? – интересуется Шерри.
– Диспут проводили, – объясняет Руби.
– Диспут? – Может, потому Руби и спрашивала его об отце. Может, они Вьетнам обсуждали. Кто-то вспомнил буддистских монахов, кто-то – тех, кто решил принести себя в жертву, покончил, как отец Свенсона, с собой. – На какую же тему?
– Да о деле Микульского.
– О господи, только не это! – стонет Свенсон.
– Тед! – останавливает его Шерри. – Пусть Руби расскажет, ладно?
– Да неужели они отменили занятия и два дня выясняли, причмокнул этот несчастный губами, глядя на греческую статую, или нет?
– Тед, – говорит Шерри твердо, – помолчи, пожалуйста.
– Дело было не только в этом, – говорит Руби. – Он и раньше всякое нес, а эти девушки пришли к нему в кабинет и попросили так не делать, быть посдержаннее, а он все равно…
– Я слышал совсем другое, – возражает Свенсон. – Мне сказали, что дело было в одном-единственном слове. Ням-ням. Уж не знаю…
– Жаль, тебя на этом диспуте не было.
– А ты туда ходила? Ты пошла…
– Это было обязательно, – отвечает Руби. – Я записалась на курс, он называется «Избивающие и избиваемые», преподаватель сказал, нам надо сходить, мы же изучаем личности такого типа и…
Свенсон поверить не может, что это его родная дочь. «Избиваю­щие» – словечко из лексикона Мег Фергюсон. Он таких студентов на смех подымает. Послушала бы ее Анджела…
Ему стыдно – он опять думает об Анджеле, нет, вернее, стыдно ему потому, что он на целых десять минут о ней забыл. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Семья отвлекает тебя от твоих собственных дел, подымает над суетой повседневности. Вот и Свенсон увлекся политиче­ской дискуссией с дочерью настолько, что забыл о своем малоприятном, более того, опасном положении. Его кровиночка, его доченька говорит, что бедолагу за одно словечко надо казнить, а Свенсон, ее обожаемый папочка, залез в постель к самой проблемной студентке курса, да еще со­бирается везти рукопись ее романа своему нью-йоркскому издателю. Бо­лее того, и чувство вины, и страх, все это уходит куда-то при мысли о том, что завтра он встретится с Леном. Начнется новый этап жизни. По­смотрим, куда это приведет.
* * *
Свенсон легко находит ресторан, он приехал на целых полчаса раньше, его пригнал сюда стылый сырой ветер, гуляющий по пустым улицам, ле­дяной ветер, грубый и жесткий, гоняющий по тротуарам мусор, шебуршащий страницами вчерашних газет.
Нет, пожалуй, он явился слишком рано. Может, подождать хотя бы с четверть часика, заглянуть в книжный, а уж потом вернуться в ресто­ран, тогда останется убить совсем немного времени. Только зачем Свен­сону убивать хоть одну минуту? Зачем торчать на холоде, он же не девоч­ка со спичками, в ресторане полно мужчин в роскошных костюмах, мужчин молодых, значительно моложе Свенсона. Людей среднего воз­раста и пожилых на этой планете словно и не осталось. Просто научная фантастика какая-то. Свенсон один уцелел, повезло – его здесь не было, когда город захватили пришельцы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105