Можно было бы построить плотины на Сангросе и Тибре, но на это не было времени. Оставался единственно возможный выход — снова снять двигатели с локомотивов.
«Бедные мои паровозы, — печально вздохнул Чак. — Они созданы, чтобы водить поезда, а не для того, чтобы стоять на месте и приводить в действие кузнечные меха и огромные молоты». Ситуация была непростой: с одной стороны, все без исключения локомотивы требовались для того, чтобы обеспечить эвакуацию и одновременно сражаться, а с другой — армия нуждалась в новом оружии. Уже не один паровоз после обычной работы на железной дороге водил бронепоезда, потом снова перевозил грузы и в конце концов трудился на фабрике или заводе. Джон Майна решил выделить тридцать локомотивов для железной дороги, двадцать восемь — для работы на фабриках, а шесть самых старых паровозов, еще с первой узкоколейки, остались в резерве для непредвиденных случаев. Еще пятнадцать паровозов, построенных ими в этом мире, пошли на броню для кораблей и теперь плавали или покоились на дне моря, а один, захваченный предателем Хинсеном, находился в руках врагов где-то далеко на юге.
Чак Фергюсон внимательно осмотрел кабину. При всей спешке русские рабочие нашли время украсить свое творение. Деревянная рукоятка, приводящая в действие свисток, была вырезана в форме головы медведя, а над сиденьем машиниста висела примитивная резная икона с изображением Кевина Мэлади. У железнодорожников Мэлади считался кем-то вроде святого покровителя.
При взгляде на икону Чак не удержался от улыбки. Мэлади был одним из ветеранов 35-го полка. До начала войны он работал на железной дороге и стал первым машинистом на узкоколейке между Форт-Линкольном и Суздалем. Постройка МФЛСЖД началась с этой линии еще до прихода тугарской орды. В тот день, когда тугары ворвались в город, Кевин разогнал паровоз и взорвал его прямо в гуще вражеских всадников. Они с Готорном были первыми награждены Почетной медалью Конгресса. А теперь он стал святым. Трудно было представить себе вечно покрытого потом и копотью Мэлади в образе ангела с нимбом вокруг головы, но отвага этого человека воодушевляла рабочих. Чак поднял чашку с чаем в безмолвном приветствии старому другу, которого давно лишился, как и многих других.
Рукоять дроссельного клапана представляла собой изображение дракона, а на чугунной дверце топки имелась эмблема русского божества Перма. Русские воспользовались машинами янки при угрозе нашествия орды, но потом они постепенно стали менять облик механизмов согласно собственным представлениям о красоте. Чаку это понравилось.
Поезд прошел еще одну стрелку и теперь медленно катил вдоль длинной колонны римских крестьян, вооруженных лопатами и мотыгами и направлявшихся к заливу на строительство укреплений с южной стороны Рима. Они еще не привыкли к поездам и поспешно отошли подальше от дороги, провожая состав подозрительными взглядами.
— Как ты думаешь, они когда-нибудь закончат строить укрепления вдоль реки? — спросил машинист.
Он кинул на крестьян взгляд, в котором читалось явное превосходство, свойственное отношению железнодорожников ко всем простым смертным, которые никогда не могли постичь тайны управления силой пара.
— Они не испытали ужасов войны в отличие от нас, — поддержал разговор кочегар.
— Но они знают, что им угрожает. — Фергюсон попытался защитить римлян, хотя и признавал справедливость слов кочегара.
Сознание грозящей опасности могло значительно ускорить темп работ, и временами он спрашивал себя, насколько хорошо римляне представляют себе, что вторжение мерков почти неминуемо.
— Если они доберутся до Сангроса, — заговорил машинист, — все будет кончено.
— Ты считаешь, мы проиграем? — спросил Фергюсон.
Пожилой Суздалец посмотрел на Чака сверху вниз.
— Я видел, как погиб святой Мэлади. — Он кивнул на икону. — Я думаю поступить так же, когда придет время.
— В надежде на медаль и причисление к рангу святых? — спросил Чак.
— Нет, просто хочу взять с собой в последний путь несколько этих выродков, и будь я проклят, если кому-то из них доведется завладеть моим локомотивом.
Фергюсон одобрительно кивнул головой и выглянул из окна, разглядывая римских крестьян. «Сможем ли мы удержать Сангрос?»— подумал он.
Калин, как и многие офицеры, поначалу сомневался, стоит ли располагать здесь линию обороны, — фронт растягивался от океана до кромки леса почти на сорок миль. Но Эндрю положил конец спорам, заявив, что с потерей Сангроса война будет проиграна. Рим остается беззащитным — артиллерия мерков в течение одного дня разбомбит весь город с окружающих холмов, хотя работы по укреплению городских стен все равно не прекращались даже сейчас. Кроме того, население Рима составляло примерно сто пятьдесят тысяч человек, а вместе с беженцами к середине лета их будет около четырехсот тысяч. Рим не сможет выдержать осаду, как держался Суздаль во время войны с тугарами. У тугар не было пушек, а у мерков они были. Даже Суздаль можно было обстрелять с восточных холмов. Если оборона на Сангросе будет прорвана, мерки всей своей мощью обрушатся на Рим, и через пару дней все будет кончено.
Испания должна была стать их последним рубежом. Дальше к Риму простиралась широкая открытая степь. Только в длинном узком коридоре русской земли, ограниченном морем с юга и лесом с севера, пешая армия, чье быстрое передвижение обеспечивалось единственной веткой железной дороги, могла надеяться дать отпор меркской коннице. За Сангросом армии грозило мгновенное окружение. Хотя по железной дороге можно было добраться до Рима или до нефтяного месторождения в Бриндузии, Испания оставалась последним рубежом, до которого можно было отступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129