Почитать можно. И порисовать на них. Вынес на свет, под елку. Черновики какие-то. Много. Странички, странички: одна, две, восемь…
– Сви-де-те-ль-с-т-во о гож-де-ни-и.
Свидетельство о рождении. Матвей. Отец: Андрей. Мать: Екатерина. Фамилии: три штуки одинаковые. И отчества, тоже три, но разные. И у него отчество имеется. Три отчества: Андреевич, Николаевна, Борисович. Андреевич – это, значит, он. А вот еще: «Сви-де-те-ль-с-т-во о смег-ти». О Смерти, что ли? О какой смерти? Неправильное свидетельство. А вот еще одно, и тоже о смерти. На первом: Андрей Борисович. На втором: Екатерина Николаевна. И фамилии одинаковые. Две штуки. Даты… Даты совпадают. Но ерунда же какая-то, какие-то смерти. Папа с мамой баловались, догадался. Придут, нужно будет спросить, что за игра такая. Не забыть бы.
Это матросы умирают, а родители – живут. Матросы на то они и есть, чтоб гибель принимать. Вон у него их сколько, а сколько погибло. Они все не кончаются и не кончаются. И взял кусок бумаги, ручку взял, стал выводить. «С» сначала, потом «в», дальше – «и». Большими неловкими буквами: «СВИДЕТИЛЬСТВО». Свернул, извлек из «Курочки Рябы» большого картонного матроса в бушлате, под мышку ему просунул. «Это тебе». Прихлопнул книжкой и кубиками завалил: «Лежи, не дгыгайся!» Второго ниткой вокруг шеи обмотал и к елке подвесил – в наряд отправил.
А в кухне склянки бьют: блям-блям еле слышно, блям-блям. И ветер соленый того, что в наряде, раскачивает. Он висит, головой поник. «Эй, на вахте, не спать, поднятие флага пгозеваешь!» Третьего можно в коробке оставить. Чтоб на стол готовил, картошку чистил. У матросов паек – не то, что в пехоте. Хорошо кормят. Особенно в походе. Вот и пусть себе варит, на службу не отвлекается. Молочный суп из вермишели, манный пудинг с вареньем, шоколадные конфеты на третье, с какао. Хлеб можно в поход не брать – место занимает. Наделать из картошки чипсов, всем хватит. Вернутся из похода, а мама – дома. И сразу десерт подаст: конфеты с какао. Четвертого можно сразу на корабль выслать, чтоб машину готовил – пары разводил. А пятого…
– Играешь?
Надо же, как увлекся: подход броненосца прозевал. От ангины все, от ангины.
– Иггаю, – сказал Матвей.
– Ну, играй, играй.
Кормой волну пустил, закачался против ветра броневой корабль. Дымом пыхнул из всех труб. На корме: флаг с голубым крестом Андрея Первозванного но без Георгия Победоносца посередине. С Георгием, какой на «Азове» был поднят – на линкоре – на линейном корабле. И на «Меркурии» был. Геройский флаг, гвардейский. «На флаг и гюйс смигно!» Напряглись матросы. И Матвей напрягся. Торжественно идет броненосец, гордо.
– А когда папа пгиедет? – семафорят с «Азова». – Ского?
– Угу, – гудок броненосца. – У-у… – И кормой волну гонит.
* * *
Андрей огляделся, прошел к окну. Давно крашеная решетка, толстенная кладка, знакомое медицинское оборудование. Обстановка аскетическая, даже скудная: два стула, покрытая выцветшей газеткой прикроватная тумба, лампа, забранная клеткой, кислородный баллон. Келья. Разве что жестяной умывальник имеется. Принюхался. Тривиальная мешанина больничных запахов. Толкнулся в дверь. Заперто.
– Моя обитель? – спросил Андрей и сел на кровать.
– Ваша, – ответил незнакомец, опускаясь рядом.
Так и сели: руки на коленях, глаза – на противоположной пустой стене
– Я здесь… В каком я здесь качестве пребывал, как врач или… Или в другом? – поинтересовался Андрей, без отрыва от стены.
– Это важно? – Незнакомец щелчком смахнул с рукава несуществующую соринку.
– И все же… – попросил Андрей.
– Вы сами, в каком бы вы хотели? – улыбнулся незнакомец, отправляя на пол вторую соринку.
– Как врач.
– Хорошо, спросите меня еще раз, – предложил незнакомец.
– В каком качестве я здесь находился? – включился в игру Андрей.
– В качестве врача… – заверил незнакомец.
Ну да, как же он мог забыть! Ведь он – врач. Вот, этот пустой кислородный баллон, оставленный главным до заправки, вот, эта лимонная долька – окошко над дверью, вот его халат на гвоздике в уголочке, и – кап-кап – в ведро под умывальником. А на кармане халата надпись имеется: его фамилия. Встать и проверить. А вдруг… вдруг чужая? Но встал, отвернул халат: нет ее, то есть совсем ничего нет. Только зачем здесь кровать, если он принимал? Прием вел. Должна быть кушетка. А тут подушка, одеяло. И где стол? Ведь должен был он где-то писать? Андрей испугался продолжать дальше – мало ли куда могли завести мысли. Лучше найти объяснение тому, что есть. И объяснение нашлось:
– Это из палаты принесли, – сказал незнакомец. – Здесь три стояло, вечером и эту унесут. Ремонт закончили… А стол – завтра. Вам ведь новый обещали, забыли?
Ну да, ну да: Андрей на днях у главного стол новый выпросил, из того десятка, что в конце ноября закупили. С ящиком для бумаг.
– С ящиком для бумаг, – напомнил незнакомец.
– С ящиком, – согласился Андрей.
Бывает же такое: устанешь, в голове как будто вата какая-то, причем серая, матрацная, хочешь что-то вспомнить – оно туго идет, будто не ты собой управляешь, а кто-то другой, да неумело, без сердца. Может, это и не ты, вовсе? Не с тобой это, и не в твоей жизни. Кажется только. Нужно лишь разбудить себя и пойти зубы чистить. Незнакомец тут же подхватил мысль Андрея, зафилософствовал. Умеет это.
– «Индивидуумы, уживающиеся в пациентах с раздвоением личности, могут существенно отличаться друг от друга, – зачастил, как по книжке. – Причем эмоционально и физически».
– Могут, – вздохнул Андрей.
– «Профессор Волков, кстати, ваш коллега, рассказывал о пациентке, одна из личностей которой умела писать живописные картины реалистичного характера, а другая даже рожицу нарисовать не умела».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74