– Ничего, повторю.
– Я думала… вы по своим каналам пробьете. Собачку.
– Пробьете? Может, расскажешь мне, как собачек пробивают?
Соня пожала плечами.
– Подтвердить ей, что бесплатно?
– Подтверди. – Не хватало, чтобы старушка пошла жаловаться. – Все, езжай!
Соня обиделась. Ехать к старушке не хотелось. При таком подходе много не наездишься. Платит мало, занудничает. И чего она терпит? Соня пошла одеваться. Жорик, жалко, уехал – мог бы подбросить.
– Проездной на полке, – сказал Сергей Арнольдович, углубляясь в бумаги.
– Знаю, – отозвалась Соня и гордо хлопнула дверью.
Отправив Соню, Сергей Арнольдович тотчас сосредоточился на главном деле. Дело. Он задумался… Итак, кто у нас в списке? Имена. Абсолютные тезки. Все Марины и все Глуховы. Жуть. Три из них внесены в телефонный справочник Москвы. Так, где он? Куда она вечно все прячет? Помощи – никакой. Как с хрена дров. И обижается. Строже нужно быть к себе, строже… Сергей Арнольдович, наконец, увидел его. Вот кто его туда сунул?
Конечно, он не немец: выросший в детдоме сирота лишен национального признака, но ведь немецкости человеку придает самодисциплина, строгость. Нашему человеку не помешает добрая их доля. Непроницаемый взгляд, щепетильность в отношениях, дотошность в делах, рвение. И ты без пяти минут немец. А гены? Все-таки сказываются они, должно быть.
Сергей Арнольдович раскрыл справочник. Буква «мэ», буква «мы»… Тьфу ты! – полностью выбила из колеи – буква «гэ»! Так, «гла», «глу». Глухов, Глухова Александра, Глухова Анна… Вот она: Глухова Марина Петровна. Три штуки. Сергей Арнольдович посмотрел в окно. Четыре убийства. Четыре Марины. Две – уже закономерность, а четыре… Ежегодные убийства, декабрь месяц. На первое Сергей Арнольдович обратил внимание пять лет назад. Работая в отделе. Оно, так же как и последующие, по горячим следам раскрыто не было. Все женщины убиты в разных городах, в том числе и в Москве, но все были москвичками. Пять лет, четыре женщины. В Москве их пять, вернее – было пять. Теперь одна. И ведь не позвонишь ей, последней, не скажешь: «прячьтесь, по вашу душу идут». А что скоро, Сергей Арнольдович не сомневался. Эх, конец декабря, конец декабря…
* * *
На скамейку взгромоздилась, высокомерно каркнула ворона. «Смелая», – подумал Андрей и махнул рукой. Соседка не шелохнулась.
– Не видит она, – сказал незнакомец.
Безлюдная аллея, кованая ограда, дорожки, посыпанные песком. Андрею понравилось здесь. И собеседник хороший. Правда, Андрей все еще стеснялся спросить его имя. Ничего, как-нибудь.
– Ваш кофе. – Незнакомец протянул бумажный стаканчик. – Бутерброд хотите? С сыром. А с колбасой? Как знаете. Я с вашего позволения перекушу.
«Определенно хороший», – заключил Андрей. С ним можно было говорить. Обо всем говорить. Незнакомец не лез в душу. Хорошее это качество – уметь удержаться. Андрей вздохнул, спрятал руки в карманы.
Пошел снег. Андрей поднял голову. Небо было ясным. Слепой снег! Вот что иногда остается от жизни: слепой снег. Облако повертелось и ушло – умерло, а снег все еще летит к земле, живет. Как голос на пластинке. Да уж, пластинки. Андрей закрыл глаза. Одна коробка и всего одна пластинка. Боже, как давно это было. А потом в ней поселился домашний театр, и пластинка переместилась на книжную полку. А картонные фигурки, они были будто живые: иногда Андрею казалось, они шевелятся там, в коробке из-под пластинок. Катька называла их куклами. Смешно.
В коробке жили совершенно разные куклы – незнакомые люди. А друзей в коробке не было – руки не доходили. Но обещал многим. Делал наброски, расчерчивал на квадратики фотографии. Домашний театр. Приглашенные рассаживались на полу, супруга выносила «Шарлотку» – вплывал яблочный запах. Приглушался свет. Они и не думали становиться взрослыми. Да, взрослыми… Откуда пришло увлечение – Андрей не помнил. Раскрашивали фигурки акварелью, придумывали костюмы. Из дюжины сохранилось лишь несколько. Кажется, у мамы одна висит – на память. Да, висит. В детстве он сказал бы, что это игра девчонок. Ну что это такое? – клеить на картон кружева… «Кружева», какое старомодное слово. Старая коробка, старая пластинка, шершавый картон…
– А что за пластинка? – спросил незнакомец.
– Сказка. Очень древний выпуск. Кажется, четырнадцатого года.
А не пятнадцатого? «Курочка Ряба» – так назывался набор. Серия – «Волшебный мир». Отец и сыновья… Отец и сыновья… Фамилию не вспомнить. Подарок бабки его супруги. Прочие из набора, к сожалению, не сохранились. Еще был патефон, но без трубы – где он сейчас?
– Знаете, – сказал Андрей, – вы мне кого-то напоминаете. А вот кого – не могу вспомнить.
– Я многим кого-то напоминаю, – согласился незнакомец.
«Он мог быть многим похож на многих», – подумал Андрей, получилось что-то вроде афоризма. С натяжкой, конечно. Зато вот это «многим» Андрею понравилось. Двусмысленно получилось. С одной стороны – многим людям, а с другой – многим в себе. Андрей посмотрел на незнакомца. При высоком росте незнакомец довольно сильно сутулился и получался почти вровень с Андреем. Получался… Как будто он продукт какой-то. Джинсы, куртка на меху… Парни теперь повально отпускают косы. И этот туда же. А девчонки стригутся. «Лысая певица». Андрей улыбнулся.
Где-то над головой ударил колокол, второй. Шумно взлетела стая. «Отпевают кого-то», – сообразил Андрей. Он обернулся к церкви, перекрестился, не вставая со скамейки, глядя через плечо. Незнакомец сосредоточенно жевал бутерброд. Андрею показалось, что такое с ним уже было: скамейка, заснеженная аллея, звон колоколов… И поворот этот через плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74