– Я же говорю вам: вот тут…
* * *
– Странно, – сказал офицер, – мы проверили по картотеке – нигде не значится, ни она, ни ее машина. И вот что, – офицер закатал брюки, – видите? Это каблуком она меня. И вот здесь…
– Не нужно, не нужно, – остановил адвокат и полез в карман. – Возьмите еще.
Офицер спрятал купюру.
– Я могу ее забрать? – спросил адвокат.
– Можете. – Офицер кивнул на окно. – Машина на штрафной стоянке. Подать?
– Спасибо, мы сами.
Марина, безуспешно сдерживая дрожь, поджидала адвоката, прислонившись к столбу со знаком «40». Жизнь казалась еще более мерзкой, чем вчера. И не спасало яркое утреннее солнце, и не радовал красивый зимний пейзаж, и синие тени на снегу раздражали. Марина пошевелила иссохшим ртом:
– Ненавижу вас всех!
– Что? – спросил адвокат.
– Всех ненавижу, – повторила Марина и поцеловала адвоката в губы.
– Знаю, – сказал адвокат. И сплюнул. – Поехали.
– Ключи! – Марина протянула руку.
Ей захотелось продолжить этот дикий ночной путь. Безмятежный путь странника. Кр-расота! И путь этот манил с таинственной силой. Не кончались приключения, ой не кончались. Разве не в этом счастье: никого не видеть, знай себе мчаться по пустынному шоссе, потягивать из бутылки. Кр-расота! А когда приспичит, не тащиться в кусты, а сесть прямо на дороге… Кр-расота!
– Ключи! – повторила Марина.
– На! – адвокат подбросил связку. – Куда ты?
– Куда глаза глядят. Искать на жопу приключений.
– Тебе мало?
– Еще как. Поеду, может, убью кого-нибудь.
– Дура! – сказал адвокат.
Марина запустила мотор. Адвокат стукнулся в стекло, протянул телефон. «По-зво-ни», – пошевелил он губами. Марина не ответила, бросила телефон на соседнее кресло. Взревела «Божья коровка», рванулась вперед.
– Дура! – повторил адвокат и тронулся в противоположную сторону. – На двести баксов залетел… – Мимо замелькали деревья, столбы, знак «Москва» со стрелкой… И еще черт знает сколько километров обратного пути.
* * *
Заверещал домофон – Сергей Арнольдович включился в происходящее – пришла Соня.
– Где карточка? – спросил он в микрофон.
– Откройте, это я, – сказала Соня, и Сергей Арнольдович представил, как она капризно трясет худыми плечами.
– Не открою.
– Ну, пожалуйста, – взмолилось лицо на экране. – Она далеко – лезть долго.
– Последний раз, – сказал Сергей Арнольдович и нажал кнопку.
Он захромал по ковру, опустил голову. За спиной раздался скрежет, скрипнула дверь.
Сергей Арнольдович вдруг увидел два неприличных эллипса.
– Это что такое?
– Это? – переспросила вошедшая Соня, отмахиваясь от табачного дыма. – Это – собачка нашлась.
– Собачка нашлась? – побагровел Сергей Арнольдович. – Собачка… Зачем ты со мной так?
– Я… Как «так»? – испугалась Соня и захныкала. – Знаете, какая она?
– Какая? – Сергей Арнольдович сел на стол, привлек к себе Соню. Соня нырнула в отеческие объятья. – Ей нужно помогать, жалко ее…
– Хозяйка поможет, – сказал Сергей Арнольдович и погладил Соню по плечу. – Не плачь, не плачь…
– Бабушке помогать, – затряслась в рыданиях Соня.
Сергей Арнольдович отстранил от себя Соню – дел много, а он нюни распускает – и тут же выключился из происходящего. Итак, пять лет, четыре убийства, декабрь. Сергей Арнольдович нахмурил лоб, пожевал мундштук. Еще что? Ровным счетом ничего. Он в сердцах пнул кресло, заковылял по ковру. Убийства совершаются ежегодно. Одно убийство, и нет гражданки. Убийца… – или убийцы? – не найден. Сергей Арнольдович остановился. А может, пронесет? Может, насытился он? Берггольц опустился на пол. Двадцать отжиманий! Делай раз. Делай два. Сегодня и ежедневно. Раз – два. Приближается – удаляется, приближается – удаляется его длинноносая тень. И ведь без видимых причин убивает. Хоп и нет человека. Режет, душит. Как будто играет. Да! – играет. Не берет ничего. Преподаватель, начальник цеха, прапорщик, безработная. Следующая – кто? И никакой связи.
Сергей Арнольдович тяжело задышал, свалился в кресло. Прапорщик была первой. Отвердевший на морозе труп. Изогнутые, замерзшие пальцы. Незамужняя начальник продовольственного склада. Да, была первой. И он искал. Рыл землю. Никаких подсказок. А потом Сергей Арнольдович ушел. Вчистую. Берггольц понесся в тот злополучный летний вечер. Безобразная подворотня, три выстрела, один из которых его, беспамятство. И теперь он – никто. Никому не нужен. Был сыщик, а теперь – нет. И что прикажете делать? Сергей Арнольдович мало что умел. А из того, что умел – быть сильным, быть жестким, искать и находить. Эх, ма! Квалификацию не пропьешь, – сказал он себе и взялся за старое. Частным образом взялся. Заработки шли ни шатко, ни валко – хоть благотворительностью и не занимался. Но четыре убийства! – без пяти минут пять – святое дело. Вот именно, пять. Дело чести.
* * *
Вечером Сергей Арнольдович принес несколько газет, какие-то записи, бутерброд. Он взялся, в который раз за день, перечитывать некролог. Помпезный, надо сказать некролог. Сергей Арнольдович почему-то полагал, что… Что подобные статьи, статейки, есть лицемерное одолжение, которое живые оказывают покойному, конечно же, не из сострадания, а из чувства лоснящегося превосходства: ты давай сегодня, ха-ха, а я завтра, ха-ха. И тем не менее, никто не хотел бы уйти без некролога. Никто. Пышного, витиеватого: «она была для нас… все самые лучшие ее… смерть отняла у нас…» Сергей Арнольдович покачал головой. Всем хочется памяти, памятника. Ухватиться за жизнь, не отпускать. Заплакать на дорожку. По себе заплакать.
Смерть пугала и его – это вот злило Сергея Арнольдович: он привык владеть собой, управлять чувствами, так сказать, лепить из себя глыбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74