Обмениваются адресами. Распивают прощальные кеги. Напившись, дрейфуют по заснеженному кампусу. Я наталкиваюсь на Пола, когда он выходит из Кэнфилда.
– Привет, – говорю удивленно, смущенно. – Как поживаете, мистер Дентон?
– Лорен, – так же робко произносит он. – Как поживаете, мисс Хайнд?
– Нормально, – говорю.
Мы стоим, обоим неловко.
– Так… Где вы сейчас? – спрашиваю я. – По-прежнему… на театральном?
Он стонет.
– Да. Полагаю. А вы? Все так же на живописи?
– На живописи. Ну, на поэзии. Ну, на самом деле – на живописи, – замялась я.
– Так где же? – смеется он. – Решайтесь.
– На междисциплинарном, – выкарабкиваюсь я.
Наступает долгая пауза, и я вспоминаю очень отчетливо, как глупо выглядел Пол, когда был первогодкой: футболка PiL под свитером от Джорджо Армани. Но его я тоже все равно любила, потом. Когда мы познакомились? Не помню ничего, кроме того, что у него в комнате играла кассета Джоан Арматрейдинг; мы оба курим, говорим, ничего интересного, ничего важного, просто запоминающиеся флешбэки. Он выводит нас из транса:
– Так, и какие же планы?
Я думаю о том, что сказал Виктор, когда нашел меня в «Брассери» перед тем, как отправился взять в городе машину напрокат.
– В Европу, думаю. Не знаю. Наверное, в Европу поеду.
Я была б не против закончить разговор прямо сейчас, ведь приятно было просто побыть рядом с Полом, послушать, как он говорит, – но это было бы грубо и слишком значительно.
– Европа большая, – говорит он; очень дентоновский пассаж.
– Да уж, конечно.
Постояли еще. Снег все идет и идет. Неожиданно зажигаются фонари, хотя еще только начало четвертого. Нас обоих это смешит. Я почему-то вспоминаю тот вечер в кафе, когда он смотрел на меня; как помрачнело его лицо; был ли он все еще в меня влюблен? Ревновал ли к другим, с которыми я была? Я чувствую, что должна как-то все сгладить.
– Ты ему действительно нравишься, – говорю. Он сначала не понимает, о чем речь, а поняв, смущается.
– Да? Здорово. Это здорово.
– Нет, – говорю, – в самом деле.
Пауза, затем он спрашивает:
– Кому?
– Ты знаешь, – смеюсь я.
– О… – Он притворяется, что понимает. – У него приятная улыбка, – в итоге соглашается он.
– О да. Это точно, – соглашаюсь я.
Это даже нелепо, но настроение у меня улучшилось, и через полчаса вернется Виктор и мы уедем вдвоем. Я не буду рассказывать ему про аборт. Не нужно.
– Он много говорит о тебе, – говорю я.
– Ну, это… – Он нервничает и не знает, что сказать. – Прекрасно. Я не знаю. Вы оба все еще…
– Ну, нет. – Я трясу головой. – Никоим образом.
– Понимаю. Еще пауза.
– Ну, приятно было тебя повидать, – говорю я.
– Точно. Очень жаль, что нам не удалось поговорить после того, хоть когда-нибудь, – говорит он, краснея.
– Ну конечно, – говорю.
Он имеет в виду сентябрь; пьяная грустная ночь у него в комнате.
– Это было безумие, – говорю я, тряся головой, и повторяю: – Да. Безумие.
Кто-то играет в летающую тарелку на снегу. Слежу за игрой.
– Слушай, – начинает он, – это ты оставляла записки у него в ящике?
– В чьем ящике? – Не понимаю, о чем это он.
– Я думал, ты оставляла записки в его ящике, – говорит он.
– Ни в чьем ящике я не оставляла записок, – говорю. – Какие записки?
– Я вытащил несколько записок из его ящика, думал – твои, – говорит он со страдальческим выражением.
Я изучаю его лицо.
– Нет. Это была не я. Не угадал.
– Не говори ему, – говорит он. – Или расскажи. Какая разница.
– Это все равно ничего не изменило бы, – говорю я.
– Ты права, – без раздумий соглашается он.
– Для таких, как он, это ничего не значит, – говорю я; или для таких, как мы, но это лишь внезапная мысль, и она быстро пропадает.
– Ты права, – повторяет он.
– Не хочешь зайти? – спрашиваю. – Я ничем особо не занята.
– Нет, – говорит он, – мне надо собираться.
– Слушай, у тебя есть мой адрес?
Мы обмениваемся адресами, от снега расплываются чернила на задней обложке журнала, который он держит. Страницы моей адресной книжки намокают. Мы пристально смотрим друг на друга еще раз перед тем, как расстаться, зачем? Думаем, может, что-то было потеряно? Не совсем уверены? Мы обещаем друг другу не пропадать по-любому и созвониться на каникулах. Вежливо целуемся, и он идет своим путем, а я своим – возвращаюсь к себе в комнату, где все собрано, все чисто и готово, я жду Виктора с некоторой неуверенностью и чувствую себя примерно так же, как в сентябре, или октябре, или, раз уж на то пошло, и в ноябре.
Пол
Увидев мотоцикл у будки охраны, я пошел, но затем припустил. Поначалу я быстро шел, потом побежал, затем и вовсе понесся на всех парах, но Шон был уже в шлеме и поехал быстрее, буксанув поначалу на сырой заснеженной аллее, затем набирая скорость. Не знаю, зачем я бежал за мотоциклом, но я бежал. И бежал я быстро, перемахивая через кучи снега, двигаясь быстрее, чем вообще когда-либо, сколько себя помню. И это было не из-за Шона. Для этого было слишком поздно. Уже были и Ричард, и Джеральд, и слишком много плотских мыслей о прочих. Но я бежал и бежал, поскольку чувствовал, что так «правильно». Это был шанс выказать эмоции. Не проявление страсти. А просто проявление. Потому это мне казалось единственно верным. Как будто кто-то сказал мне, что нужно сделать так. Кто или что – оставалось неясным. Мотоцикл набрал скорость и исчез за поворотом, и я так его и не догнал.
Я остановился и стоял, тяжело дыша, согнувшись. К тротуару подъехал автомобиль. Это был парень, который жил через коридор от меня: Свен или Сильвестр – что-то вроде того. Он спросил, не нужно ли меня подвезти. Я слышал, как по радио играет песня, давнишняя мелодия из детства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83