Где они? – спрашиваю я.
Проходит медсестра, и он разглядывает ее, прежде чем ответить:
– Там же. По-прежнему там же.
Наступает трехминутное молчание. Я продолжаю смотреть на часы, думая о том, чем сейчас занимается Эвелин. Она сказала, что спит, но я слышал приглушенную музыку на заднем плане. Я позвонил Роберту. Никто не подошел. Когда я перезвонил Эвелин, у нее работал автоответчик. Лицо Шона выглядит таким же. Я пытаюсь вспомнить, когда он возненавидел меня, когда я ответил на его чувство тем же. Он поигрывает еще какое-то время палочкой для коктейлей. У меня урчит в желудке. Ему нечего мне сказать, а мне, в конце концов, с ним и вовсе не о чем разговаривать.
– Что ты собираешься делать? – спрашиваю я.
– О чем это ты? – Он прямо-таки удивлен.
– Я говорю, работать собираешься?
– Не у отца, – говорит он.
– Ну и где же тогда? – спрашиваю его.
Это честный вопрос.
– А ты что думаешь? – спрашивает он. – Есть предложения?
– Я тебя спрашиваю, – говорю ему.
– Потому что?.. – Он поднимает руки вверх, держит их мгновение в воздухе.
– Потому что следующий семестр ты уже не вытянешь, – ставлю я его в известность.
– Ну, кто тебе нужен? Адвокат? Священник? Нейрохирург? – спрашивает он. – Ты-то чем занимаешься?
– Как насчет сына, каким его хотел видеть отец? – спрашиваю я.
– Думаешь, ту штуковину это хоть как-то колышет? – отвечает он со смехом, показывая большим пальцем в коридор, громко хлюпая носом.
– Он был бы рад узнать, что ты уходишь оттуда, назовем это так, в «академический отпуск», – говорю я.
Рассматриваю другие варианты, тактики пожестче.
– Знаешь, его всегда расстраивало, что ты прошляпил все футбольные стипендии, – говорю я.
Он сурово смотрит на меня, не прошибешь.
– Так.
– Что ты будешь делать? – спрашиваю я.
– Не знаю, – говорит он.
– Куда поедешь?
– Не знаю.
– Куда?
– Не знаю. В Юту! – орет он. – Я поеду в Юту! В Юту или в Европу. – Он поднимается, отталкиваясь от стола. – Я больше не буду отвечать ни на один из твоих дурацких вопросов.
– Сядь, Шон, – говорю я.
– Меня тошнит от тебя, – говорит он.
– Это ничего не меняет, – говорю. – Теперь сядь на место.
Он не обращает на меня внимания и идет по коридору мимо палаты отца, мимо остальных палат.
– Я возьму лимузин, поеду к отцу домой, – говорит он, ударяя по кнопке лифта.
Вдруг раздается сигнал, и двери открываются. Он заходит, не оглядываясь.
Я подбираю палочку для коктейлей, которую он гнул. Выхожу из столовой и иду по коридору мимо помощников, которые даже не удосуживаются поднять на меня глаза. Звоню Эвелин с телефонного аппарата в коридоре. Она просит перезвонить позднее, напоминает, что сейчас уже ночь. Она вешает трубку, а я стою с трубкой, боясь ее повесить. Вот теперь те двое, что сидят возле двери, заинтересовались, теперь они наблюдают.
Пол
В «Карусели» я разговорился с городским, который для городского, на самом деле, весьма симпатичный. Он работает в грузоперевозках «Холмс» и думает, что Фассбиндер это французское пиво. Иными словами – идеал. Но Виктор Джонсон, который мне никогда особо не нравился и тут вдруг вернулся, в той же алкоголической кондиции, в какой и уехал, продолжает докучать мне вопросами типа «А где же все?», и мне приходится без конца его отшивать. В итоге он удаляется к игровым автоматам вместе с этим поэтом-разоблачителем, который до того, как обрил башку, был очень даже ничего, и строит мне рожи. Я спрашиваю городского, чем он собирается заниматься, когда уйдет из «Холмса» («Проблемы с работой», – сообщает он по секрету).
– Поеду в Эл-Эй, – говорит он.
– Правда?
Я даю ему прикурить и заказываю еще один «Морской бриз» (двойной, беззвучно артикулирую я бармену). Беру городскому еще один стопак «Джека Дэниелса» и пива «Роллинг рок». Еще он называет меня «сэром», как в «спасибо, сэр».
Лиззи, страшила с театрального, подходит, как раз когда я говорю городскому, как великолепен Эл-Эй (не был ни разу), и произносит:
– Привет, Пол.
– Привет, Элизабет, – говорю я, по ходу отмечая, как тупой городской оглядывает Лиз, и, когда он поворачивается обратно к своей выпивке, испытываю облегчение.
Лиз долгое время пыталась затащить меня в кровать. Если это и произойдет, то не сегодня вечером. Она ставила в этом семестре пьесу Шепарда и, в общем, не такая уж и уродина; на самом деле даже довольно симпатичная для «пидорской подстилки», но все же спасибо, не надо. Кроме того, я взял за правило никогда не спать ни с кем с театрального.
– Хочешь познакомиться с моим приятелем Джеральдом? – спрашивает она.
– Это еще что значит? – говорю я.
– У нас есть экстази, – говорит она.
– Это должно меня подманить? – Я гляжу на городского, а затем говорю Лиз: – Позже.
– О’кей, – пищит она и уходит.
Я гляжу на городского, на выражение его лица – оно отсутствует, – на засаленную футболку, драные джинсы, длинные нечесаные волосы, сильное крепкое тело и римский нос – не понятно. Затем отворачиваюсь, надеваю темные очки, изучаю помещение; поздний час, и на улице идет снег, и больше никого не закадрить. Опять смотрю на городского, и он, кажется, пожимает плечами. Почудилось, что ли, – или я и вправду заставил его пожать плечами? Или, может, любой пьяный жест я интерпретировал именно так, как хотел? Если чувак в футболке «Огайо», это совсем не значит, что он из штата Огайо.
И все же я принимаю решение отправиться домой с городским. Я извиняюсь и сначала иду в туалет. Кто-то написал: «Pink Floyd – круто» на стене, и я пишу под этим: «Да ладно, уж повзрослеть пора». Когда выхожу, в очереди стоят Лиззи и Джеральд, актер, которого я видел до этого пару раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83