Лорен знает одну из редакторш, та недавно опубликовала ее стихотворение в последнем выпуске их журнала. Об этом стихотворении я подумал то же, что и обо всех остальных. Для меня они все были бессмыслицей. Вся эта петрушка про умирающих от грусти девчонок в пустых комнатах, как они думают об ушедших парнях, или мастурбируют, или курят сигареты на влажных от смазки простынях, как жалуются на менструальные схватки. Мне казалось, что Лорен просто писала одно бесконечное стихотворение, и однажды ночью после секса я сказал ей начистоту, что ни одно из них (нет, «ни одно из них» – этого я не говорил) – что многие из них для меня просто не имеют смысла. Она лишь повторила: «Не имеют смысла» – и снова легла, а когда я потом хотел ее поцеловать, ее рот и объятия казались холодными, безразличными, одеревеневшими.
– Это очень многообещающая поэтесса… м-да… – говорит Витторио о Лорен, опуская свою мясистую, волосатую лапу ей на плечо.
Потом Витторио поворачивается к лысому парню в кресле и говорит о претенциозном типчике:
– А это Стамп, еще один… да, очень многообещающий поэт…
– Мы знакомы. – Лорен кокетливо улыбается. – Ты писал курсовую у Гликмана в прошлом семестре, верно? По…
Забыла. Должно быть, сильно впечатлило.
– Да, – говорит Стамп, – по Хантеру С. Томпсону.
– Точно, – говорит она. – А это Шон Бэйтмен.
– Привет… Стамп? – Я протягиваю руку.
– Да. Сначала был Каркас, но я поменял кличку. – И салютует мне вместо рукопожатия.
– Твое… лицо мне знакомо, – говорю я, присаживаясь.
– Вино? Э-э-э, водка? Джин? – спрашивает Витторио, присаживаясь на кресло рядом с Лорен и указывая на стол, за которым мы все «собрались». – Ты же любишь джин, правда… Лорен?
Какого хера ему об этом известно?
– Да, джин, – говорит Лорен. – У вас есть тоник?
– Ну конечно же, конечно… я сделаю, – говорит Витторио своим мягким, чуть ли не пидороватым голоском и тянется над коленями Лорен за ведерком со льдом.
– Я просто пива выпью, – говорю я, но Витторио и не думает передать мне бутылку, тогда я дотягиваюсь и беру «Беке».
Молчание. Ждут, пока Витторио сделает напиток для Лорен. Я сижу себе, глядя на трясущиеся руки Витторио, и беспокоюсь, заметив, сколько джина он плещет в стакан Лорен. Поворачиваясь передать ей стакан, он глядит ошарашенно, как будто чем-то поражен, и, когда она берет у него свой дринк, он произносит:
– Посмотри же… посмотри на солнечный свет, солнечный свет… сквозь твои золотистые волосы… золотистые волосы… – Теперь у него дрожит голос – Солнечный свет, – шепчет он. – Посмотри, как они сверкают… сверкают в солнечном свете.
Господи Исусе, меня от этого реально тошнит. От нее тошнит. Я крепко сжимаю пиво, сдираю сырую этикетку. Затем гляжу на Лорен.
Солнце еще не село и пробивается через большое витражное окно, и от него волосы Лорен и в самом деле сверкают, и прямо сейчас она кажется мне сногсшибательной. Все хихикают, а Витторио нагибается и принимается нюхать ее волосы.
– Ах, сладкие, как нектар… нектар, – говорит он. Сейчас закричу. Сейчас закричу. Нет, не буду.
– Сладкие, как нектар… – снова бормочет Витторио, после чего отстраняется, и ее пряди спадают обратно.
– О, Витторио, – говорит Лорен, – пожалуйста, прекрати.
Ей приятно, думаю я. Ей чертовски приятно.
– Нектар… – снова повторяет Витторио. Одна из редакторш после продолжительной паузы
решает заговорить и произносит:
– Мона как раз рассказывала нам о некоторых ее проектах…
Мона в белой просвечивающей блузке, выцветших джинсах в обтяжку и ковбойских ботинках выглядит весьма сексапильно – курчавые белокурые волосы, скучившиеся на голове, и лицо с темным загаром. Ходит слух, что она околачивается около Дьюи, предлагает первогодкам дурь, а потом их трахает. Я пытаюсь встретиться с ней глазами. Она делает большой глоток из бокала с белым вином, прежде чем что-то произнести.
– Ну, по существу, сейчас я внештатный журналист. Только что взяла интервью у двух виджеев с Эм-ти-ви.
– Ха! – восклицает Стамп. – Эм-ти-ви! Виджеи! Как же это бесподобно!
– На самом деле это было довольно… – Мона наклоняет голову, – освежающе!
– Освежающе, – кивает Трэв.
– В смысле? – хочет знать Стамп.
– В том смысле, что она действительно ухватила суть этой монолитной корпоративной надстройки, которая вдалбливает в голову и разносит заразу среди так называемых невинных Америки, трахает им мозг этими… этими, по существу, сексистскими, фашистскими, вопиюще буржуазными клипами. «Video Killed the Radio Star», такого рода тема, – говорит Трэв.
Все молчат долгое время, пока Мона не начинает снова.
– На самом деле это не так… агрессивно. – Она отхлебывает своего напитка и наклоняет голову, глядя на Трэва. – Это больше про твою книгу, Трэв.
– О да, Трэвис, – говорит одна из редакторш, поправляя очки, – расскажи нам о своей книге.
– Он давно работает над ней, – щебечет Мона.
– Ты ушел из «Риццоли»? – спрашивает другая редакторша.
– Ага. Точно, – кивает Трэв. – Нужно книгу доделывать. Мы уехали из Эл-Эй… когда? – Он поворачивается к Моне, которая, кажется, со мной заигрывает. – Девять месяцев назад? Пару месяцев были в Нью-Йорке, теперь вот здесь. Но я должен доделать эту книгу.
– В «Сент-Мартинсе» очень интересовались, – говорит Мона. – Но Трэву нужно ее закончить.
– Да, зайка, – говорит Трэв, – нужно.
– Давно ты над ней работаешь? – спрашивает Стамп.
– Не так давно, – говорит Трэв.
– Тринадцать лет? – спрашивает Мона. – Не так давно?
– Ну, время субъективно, – говорит Трэв.
– Что такое время? – вопрошает одна из редакторш. – То есть – на самом деле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83