Он очень заметно напрягается, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
– А что на шее?
– Похоже на засос, – говорю я как ни в чем не бывало.
Он подходит к зеркалу, принимается вовсю разглядывать свою шею, изучая отметину. У него слегка подергивается челюсть. Смотрю, как он пялится в зеркало на свою увядшую красоту.
– Это родимое пятно, – говорит он. То-то, дебил.
– Как же мы себя любим.
– Почему ты сегодня такая стерва? – спрашивает он, повернувшись ко мне спиной, натягивая футболку.
Поглаживаю Сеймура по голове.
– Вовсе я не стерва.
Он идет обратно к зеркалу и смотрит на небольшой багрово-желтый синячок. Я бы вообще его не заметила, если бы не слышала новости. И тут он произносит:
– Не знаю, о чем ты говоришь. Это не засос. Это родимое пятно.
И теперь вступаю я и, не получая и толики ожидаемого удовольствия, произношу:
– Ты трахнул Джуди. Вот и все.
Я говорю это быстро, очень быстро, рублю с плеча, и это выводит его из равновесия. Он усиленно пытается не показать виду, не посмотреть на меня еще раз пристально.
Он отворачивается от зеркала:
– Что?
– Ты слышал, Шон.
Я сжимаю Сеймура слишком крепко. Он больше не урчит.
– Ты больна, – говорит он.
– Ох, да неужто? – спрашиваю я. – Слышала, ты искусал ей все ляжки, изнутри.
Кот взвизгивает и спрыгивает с колен, крадется по полу к двери.
Шон смеется. Пытается не обращать на меня внимания. Присаживается на кровать, завязывая шнурки. Он не перестает смеяться, тряся головой.
– Ну, бог ты мой. А это-то кто тебе рассказал? Сьюзен? Роксанн? Скажи же, кто? – спрашивает он с невинной улыбочкой.
Театральная пауза. С таким же невинным видом гляжу на Сеймура, который сидит у двери, облизывая лапы. Он тоже смотрит на меня, ожидая моего ответа.
– Джуди, – говорю я.
Теперь Шон перестает смеяться. Перестает трясти головой. У него вытягивается физиономия. Он надевает другой ботинок.
– Ничьи ляжки я не кусал. Твои же не кусал, верно? – бормочет он.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – озадаченно спрашиваю я. – Сказать, чтобы она раздвинула ноги и дала мне посмотреть?
О чем мы вообще говорим? Меня это вообще не слишком-то и волнует. Это такая мелочь, что я не понимаю, зачем я так его подначиваю. Может, потому что мне хочется все это закончить и Джуди – подходящий предлог.
– Ох, господи, – произносит он с разочарованным видом, – поверить не могу. Ты серьезно или у тебя месячные, типа?
– Ты прав, – говорю я, – у меня месячные. Ничего не было.
Этому кретину как будто бы полегчало:
– Так я и думал.
Стараясь выглядеть подавленной, как будто сердце мое разбито, я говорю:
– Зачем же ты это сделал, Шон?
– Я ухожу, – говорит он, отпирая дверь.
Выходит в коридор. В ванной шумно – там кто-то кого-то стрижет. Он выглядит обескураженным. Я прикуриваю.
– Ты правда серьезно? – спрашивает он из коридора. – Ты действительно ей веришь?
Я начинаю смеяться.
– Что такого смешного? – спрашивает он.
Я смотрю на него, задумавшись, и перестаю смеяться.
– Ничего.
Он закрывает дверь, не переставая трясти головой и по-прежнему бормоча:
– Поверить не могу.
Я отодвигаю кресло, тушу сигарету и ложусь на кровать. В соседней комнате кто-то снимает иглу с пластинки и снова ставит первую сторону. В коридоре в морозилке мороженое «Бен-энд-Джерри», которое я собираюсь украсть и съесть, но я слышу, что он стоит за дверью и прислушивается, так что сижу неподвижно, едва дышу. Кот мяукает. Пластинку заедает. Его шаги раздаются в коридоре, шлепают по лестнице; внизу хлопает дверь. Я подхожу к окну и смотрю, как он направляется к своей общаге. На полпути к общему корпусу он меняет курс и направляется к Вули, где живет Джуди.
Пол
Как-то в начале ноября я был в городе и проходил мимо пиццерии на Мейн-стрит, и через снегопад, толстое стекло и красную неоновую вывеску пиццы увидел Митчелла, сидящего в одиночестве, – перед ним на столе наполовину съеденная пицца (только с сыром, как Митчелл всегда заказывал, пустая). Я зашел. Он разрывал пакетики «Свит-н-лоу», высыпая содержимое и разделяя порошок на тонкие длинные дорожки, напоминавшие кокаин. Я решил, что он один.
– Заблудился, что ли? – спросил он и закурил.
– Угостишь? – спросил я.
Он дал мне сигарету, но не прикурил.
– Как прошла вчерашняя вечеринка? – спросил он.
Я стоял. Как прошла вечеринка? Дом, набитый пьяными, потными, похотливыми телами, которые танцуют под старые хиты, бесцельно слоняются и вслепую трахают друг друга? Кому какое дело? Ханна поручила мне присмотреть за ее семнадцатилетним братом, который приехал навестить ее из Бенсонхерста и подумать, хочет ли он поступать в Кэмден. Мне нравился этот паренек, но он был настолько нормален (его интересовали одни уродины, и я сказал ему, что у них у всех герпес), что какие бы там ни были у меня грязные мыслишки в башке – повытряхивал их все оттуда. Он говорил про свою баскетбольную команду, жевал табак и понятия не имел, что его сестра – Королева Лесбиянок Маккаллоу. Мы вернулись ко мне в комнату на заключительное пиво. Я отправился в туалет вымыть лицо, а когда вернулся, он уже снял футболку, вылил остатки «Абсолюта», бутылку использовал под плевательницу и спросил, нет ли у меня пластинок Twisted Sister. Стоит ли говорить, что у него было роскошное тело, и по пьяни он спровоцировал довольно сумасшедшую еблю. Промеж стонов: «Выеби меня, выеби меня» – он нашептывал: «Сестре не говори, сестре не говори». Я обязался по обоим пунктам. Как прошла вечеринка? О’кей.
Митчелл достал карточку «Американ экспресс», шлепнул ее на стол рядом с двумя дорожками «Свит-н-лоу» и посмотрел на меня с такой яростью, что я почувствовал себя пустым звуком, бессмысленным пуком в его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83