– Я же не умер?
Дональд завопил.
– Нет, умер, – произнес Раймонд. – Заткнись.
Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот что-то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.
– Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.
Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.
– Ничего не слышу.
– Минуточку, – сказал я. – Э-э, послушайте-ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? – Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где-то в том районе. – Вы, это самое, не возражаете?
– Я умер? – спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.
– Скажи ему, пусть заткнется! – завопил Дональд.
– Никаких сомнений, что приятель ваш умер, – пробормотал врач, немного смутившись. – Может, хотите, чтобы я провел кое-какие анализы?
– Нет! – сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы
мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое-какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.
Шон
Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:
– Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!
Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78-го или 79-го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного-то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» – такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто-то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.
Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью-Йорка «нацистами». Я говорю, что меня однажды избили полицейские. Он улыбается и отвечает:
– А вот и пример как раз.
Я пошутил. Я странно себя чувствую, тело болит. Наблюдаю, как люди спорят о нацистах. Мне нравится. По субботам отстой.
Теперь я уже на вечеринке, и мне не найти Кэндис, так что тусуюсь рядом с бочкой, разговариваю с ди-джеем. Иду в уборную, но какой-то урод заблевал весь пол, и только я собираюсь уйти, как натыкаюсь на Пола Дентона, который шел по коридору, и я смутно припоминаю, что разговаривал с ним вчера вечером, я киваю ему, выходя из заблеванного туалета, но он подходит ко мне и говорит:
– Извини, что я не пришел.
– Да, – говорю, – жаль.
– Ты ждал? – спрашивает он меня.
– Ждал? Да, – говорю. Не все ли равно. – Я ждал.
– Господи, я очень сожалею, – говорит он.
– Слушай, все в порядке. На самом деле, – говорю я ему.
– За мной не заржавеет, – говорит он мне.
– О’кей. Ладно, – отвечаю я. – Мне надо отлить, о’кей?
– Да, естественно. Я подожду, – улыбается он.
После того как я смыл мочой блевотину со стульчака, возвращаюсь обратно по коридору, а Дентон все еще там, с налитым для меня пивом. Я благодарю его, что еще-то мне остается, и мы идем обратно в общую комнату на вечеринку, куда подгребли уроды из Дартмута. Я понятия не имею, каким образом они оказались в кампусе. Должно быть, охрана пропустила их шутки ради. Так что эта тупая богатенькая братва, все в «Брукс бразерс», подходит ко мне, пока я жду, что Дентон принесет очередное пиво, и один из них спрашивает:
– Как дела?
– Не особо, – отвечаю я, и это правда.
– Где тут вечеринка «Приоденься и присунь»? – спрашивает один из них.
– Будет позже, – говорю я ему.
– Сегодня вечером? – спрашивает меня тот же.
– В следующем семестре, – привираю я.
– Ой, бля. А мы-то думали, что это она и есть, – говорят они, совсем огорчившись.
– По мне, так это на Хеллоуин смахивает, – говорит один из них.
– Пидарасы, – говорит другой, глядя по сторонам и кивая. – Пидарасы.
– Извините, парни, – говорю я.
Возвращается Дентон, протягивает мне пиво, и мы разговариваем все вместе. У них начинается раж, когда диджей заводит Сэма Кука из старого, и один из них хватает неплохую первокурсницу и пускается с ней в танец, как только начинается «Twisting the Night Away». Меня тошнит от этого. Оставшиеся дартмутские уроды лишь жмут друг другу руки по-братански. Они почему-то все в зеленом. Дентон пристально смотрит на них и спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83