Они не слышали.
Оппман только довольно посмеивался: «Давайте, давайте, орлы!» Он считал: э
то хорошо, что ребята во все вникают, фантазируют.
Мотор еще на заводе был укреплен на специальных кронштейнах позади гонд
олы. Там же, на заводе, его и испытали. Но и здесь надо было проверить не один
раз. Бедный мотор! К нему липли все: и будущие бортмеханики, и будущие инже
неры. Как-никак он их динамическая сила, которая поведет их в воздухе! Уж о
тладить, чтобы заводился с пол-оборота и работал на совесть! Его смазывал
и, протирали, зачищали… В замызганных майках, насквозь пропитанные бензи
ном и маслом мотористы колдовали вокруг него. Миша Никитин, который обыч
но двух минут не мог побыть на месте, тут становился невероятно усидчивы
м. Без конца развинчивал, завинчивал…
Ц Анастасьич, как там зажигание? Ц распрямлял спину Коняшин.
Ц В порядке, Ц довольно усмехался Никитин.
«Анастасьич» Ц это в шутку так звали его по имени матери Ц тети Насти, шу
строй и неунывающей, как и он, ткачихи с ситценабивной фабрики. Рано потер
явший отца, Миша был всегда трогательно нежен к ней.
Ц Запускаю. Костя, дай подсос. Крутани.
Шмельков брался за конец винта:
Ц Контакт.
Резкий рывок, второй… Лопатки под Костиной рубахой ходили ходуном.
Ц От винта! Ц громко командовал Коняшин. И прокручивал ручку магнето.
Мотор простуженно кашлял.
С ближних деревьев шумно взлетали птицы. А мотор смолкал…
Ц Искры нет. Свечи надо зачистить, Ц спохватывалась аккуратная Женя Хо
врина, Ц серьезно вам говорю.
Ц Да нет, свечи в порядке, Ц возражал Никитин.
Ц Тут в подаче горючего дело, жиклер продуть надо, Ц убедительно вставл
ял Шмельков и, открыв карбюратор, начинал копаться.
Ц Не спорьте, мальчики.
Голос у Жени ровный, певучий. И настойчивый. Спорить с ней невозможно, да и
бесполезно. Она уже вывернула две свечи и промывала в бензине.
Через минуту снова слышалось:
Ц Крутани! От винта!
И мотор вдруг начинал работать Ц мягко, ритмично. Все с затаенной радост
ью вслушивались в его оглушительно-нежное биение.
Ц Коля, прибавь оборотов.
Мотор ревел гуще, всю гондолу трясло, как в лихорадке. Мотористы с трепето
м и надеждой вслушивались в его работу.
Ц А ведь, кажется, не болен. Здоров, голубчик!
Они вставали с солнцем (жили тут же, в палатках), по росе бежали вниз, по овра
гу, всплесками разбудив сонную воду, бросались в Москву-реку. И в течение
дня не раз еще бегали окунуться, набраться новых сил. Стихала работа, когд
а уже темнело.
Обед им привозили на лошади, всегда с опозданием, остывший, но они не замеч
али Ц аппетит у всех был отменный.
Еще издали слышался расхлябанный перестук тележных колес по кочкам и хр
иповатый окрик возчика Ц дяди Феди:
Ц Н-но, клятущая, н-но-о!
Тут же несколько голосов сразу провозглашали:
Ц Харч едет! Кончай работу!
Немного позже, когда хорошенько познакомились с соседями Ц вблизи расп
оложилась воинская часть, Ц те сжалились, пригласили питаться в их стол
овой. После того как кончали обедать солдаты, оттуда раздавался громкий
клич:
Ц Совиахи-и-им! Обе-еда-а-ать!
Овраг сразу пустел, оставались лишь дневальные. Все остальные моменталь
но строились по четыре в ряд.
Ц Шагом марш! Ц командовал Оппман. Ц Запевай!
И правофланговые, они же самые голосистые, оба светло-русые, бравые, Костя
Шмельков и Саша Иванов, расправив грудь, зычно запевали:

Оружьем на солнце сверкая,
Под звуки лихих трубачей…
Все во много голосов ухали:
По улице пыль поднимая,
Проходил полк гусаров-усачей.

Правда, усы, да и то не гусарские, а небольшие, подстриженные, были лишь у Ев
гения Максимилиановича. У остальных они только пробивались. А сверкали н
а солнце у них вместо оружия заткнутые за пояс алюминиевые ложки. Вообще-
то ложку солдату положено держать за голенищем сапога. Но дело в том, что г
оленищ, да и самих сапог в то время у них не было. «Пыль поднимала» босоног
ая команда, не по форме в то время снаряженная, но от этого не менее удалая.

Вечерами уютно шумел над костром закопченный «по уши» чайник. Совсем ряд
ом, в густой листве выводил неповторимые коленца соловей. А где-то в конце
оврага тревожно кричала иволга…
Сколько песен было пропето у вечерних костров!
Запевал обычно Костя Шмельков. Костя любил петь. Дома у них пели все: мать,
отец, сестры (а их было восемь), он с братом Алешкой. Сидели они, бывало, отец
и сыновья, на низеньких табуретках, сапожничали, тачали просмоленной дра
твой женские башмачки на французском каблуке рюмочкой, постукивали мол
отком, вгоняя деревянные гвоздики в подошву. И пели. Отец знал много песен
Ц все больше старинных, раздольных, ямщицких… Научил сыновей Ц и петь л
адно, и работать мастерски. Пригодилось не только в сапожном деле…
Мандолина, гитара, особенно балалайка Ц на ней почти каждый умел играть
Ц переходили у костра из рук в руки. А скрипач у них был один, Ваня Ободзин
ский. Когда брал он скрипку, все замолкали, пристраивались поудобнее.
Музыкант Ваня был отличный, недаром его из родного города Умань направля
ли учиться в Киевскую консерваторию. А он «прирос» к дирижаблям и отстат
ь от них, видно, уже не сможет. И скрипку забыть тоже не может.
Он взмахивал смычком и начинал. Все инструменты шли за ним. Они играли ста
ринные романсы, арии из опер и, конечно, песни. Потихоньку разливали по оло
вянным кружкам пахнущий дымком чай, пили, стараясь не хрустеть сахаром, о
бжигая губы, чтобы не причмокивать.
Неожиданно, хитро глянув на Мишу Никитина, Ваня переходил на что-нибудь б
езудержно-веселое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68