И тут наконец дал волю неистовой радости, которая рвалась наружу.
«Готово дело! А я-то голову ломал… Все думал, как это устроить… не рискуя своей шкурой… А мадам сама… Тысяча чертей! Гром и молния!.. Богатство! Наконец-то появятся деньги!.. Да еще какие!.. Если мадам Леонора воображает, будто я ограничусь тем, что она мне обещала, то она глубоко ошибается!.. Поместье Лезиньи, титул графа, триста или четыреста тысяч ливров — все это хорошо… для начала. А потом я получу еще больше! Черт возьми! Когда ты посвящен в такую тайну… Когда в твоих руках — честь королевы… а ты сам — зять Ее Величества… Да-да, я, Роспиньяк, бедный дворянин, стану зятем королевы-регентши Франции!.. С таким козырем на руках только последний дурак будет довольствоваться жалкими сотнями тысяч ливров!.. А я, слава Богу, не дурак… Конечно, можно напороться на кинжал… или смертельного яда подсыплют!.. Но риск есть риск!.. Без него никуда… К тому же, я не слепой, не глухой, руки-ноги на месте… могу сам за себя постоять».
Ненасытному, как все честолюбцы, Роспиньяку уже мало было состояния, о котором он раньше и мечтать не смел: еще не получив обещанного богатства, барон принялся размышлять о том, как его умножить. Для Роспиньяка не существовало никаких преград. И он был уверен, что своего добьется.
Если бы он заметил долгий взгляд, которым проводила его Леонора, и странную ее улыбку, он думал бы по-другому. Хоть барон и сумел провести свою госпожу, она все равно ему еще не доверяла. И пока он прикидывал, как выжать все, что можно, из страшной тайны королевы, Галигаи говорила себе:
«Этот несчастный и не подозревает, что я приняла свои меры и что он у меня в руках… Если не будет послушным, я просто сожму пальцы в кулак… и от барона останется только мокрое место…»
И Леонора мгновенно забыла о Роспиньяке. Теперь она размышляла о Флоранс. Очень уверенная в себе, Галигаи обычно быстро принимала нужные решения, но сейчас она долго и мучительно раздумывала, не зная, как быть. Потом Леонора встала и отправилась в свой особняк, чтобы поговорить с девушкой. Лоб маркизы д'Анкр прорезала глубокая складка; Леонора шла медленно, часто останавливаясь, — все это свидетельствовало о том, что Галигаи так ни на что и не решилась.
XXIII
ХОД ЛЕОНОРЫ
Когда Ла Горель покинула кабинет маршала, Флоранс на цыпочках вернулась в свою комнату. Девушке повезло: ее никто не заметил.
Если бы она хоть немного сомневалась в словах Леоноры относительно страшной опасности, нависшей над ее, Флоранс, матерью, то подслушанный разговор на многое раскрыл бы девушке глаза — и она сразу поняла бы, что именно угрожает королеве. Но у юной красавицы и раньше не было никаких сомнений. Теперь же она окончательно убедилась, что обожаемая мать, которой не было до дочери никакого дела, безвозвратно погибнет, если откроется тайна рождения Флоранс.
Таким образом, из этой беседы девушка узнала только две важные для себя вещи: во-первых, услышала имя заклятого врага своей матери и, во-вторых, удостоверилась, что королева в любой момент может попасть в большую беду.
Вернувшись к себе, Флоранс стала думать, как бы навсегда избавить мать от угрозы публичного позора, который был страшнее смерти.
Переживая за королеву, девушка пришла к ужасному решению, которое казалось ей вполне логичным: только уход незаконнорожденной дочери из жизни мог навсегда обезопасить мать от чудовищного скандала.
Заметим мимоходом, что Флоранс ошибалась: средство это никуда не годилось.
Самое страшное заключалось в том, что ошибка эта могла иметь роковые последствия.
…В комнату вошла Леонора. Девушка всегда была с ней сдержанна, и по спокойному лицу красавицы Леонора не поняла, что явилась весьма кстати. Маркиза д'Анкр все еще ни на что не решилась…
Девушка заметила, что Леонора чем-то озабочена. Это обеспокоило Флоранс, и она стала приглядываться к маркизе с удвоенным вниманием.
— Дитя мое, у меня для вас плохая новость, — со вздохом изрекла Галигаи. — Вашей матери снова грозит опасность… Беда может разразиться в любую минуту… и тогда ей уже не спастись.
Леонора говорила с мрачным спокойствием, но медлила и колебалась, словно прощупывая почву. И делала это Галигаи не по расчету, а просто потому, что сама еще не знала, что сказать.
Эти невольные колебания привели девушку в трепет. Она смертельно побледнела и, не в силах произнести ни слова, подняла на Леонору прекрасные глаза. В них была бесконечная тревога, в них стоял немой вопрос.
— Да, — снова заговорила Леонора, — боюсь, что на сей раз вашей бедной матушке не спастись.
Хладнокровно нанеся девушке этот жестокий удар, Галигаи тут же смягчила его:
— Впрочем, есть одно средство… Только одно… и совершенно безотказное… да-да, именно безотказное. Но все зависит от вас… Не знаю, хватит ли у вас мужества… Это большая жертва… огромная… для вас.
Девушка решила, что Леонора пришла к тому же выводу, что и она сама. Ей показалось, что от нее захотят, чтобы она добровольно свела счеты с жизнью. Флоранс снова стало страшно, голова у нее закружилась… Умереть в семнадцать лет… Чудовищно! Лицо исказилось от боли. Губы побелели. Взгляд потух. А в воспаленном мозгу шла ужасная борьба.
Но мысль о самопожертвовании уже прочно засела у девушки в голове. И вскоре Флоранс с отчаянной решимостью сказала:
— Пусть я пострадаю, лишь бы спаслась моя мать! Говорите же, мадам, что я должна сделать, говорите смело!
И в ожидании страшных слов девушка напряженно сжалась, инстинктивно съежившись и вытянув шею… как осужденный на смерть под секирой палача.
Даже не подозревая, что творится в душе у бедняжки, Леонора невольно залюбовалась ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123