Да еще и подошел к Его Величеству — нет, это просто верх бесстыдства! Этот человек заслуживает самого сурового наказания — в назидание всем наглецам и грубиянам!
Эти слова были прямым предупреждением сыну. На Вальвера они подействовали, как удар хлыста.
Возбужденный Кончини принялся что-то быстро говорить королеве, а та согласно кивала головой. Леонора поддерживала мужа со свойственной ей решительностью. Как и опасался король, глупая выходка становилась чрезвычайным происшествием.
Как обычно, лицо Фаусты было непроницаемым; красавица не принимала участия в обсуждении досадного инцидента.
Король был очень расстроен, и Пардальян тихо предупредил его:
— Господин д'Анкр потребует кровавой расправы… Не забывайте, сир, что отдать ему господина де Вальвера — это все равно что схватить меня самого, связать по рукам и ногам и швырнуть своре ваших врагов.
— Я никогда не поступлю так, сударь, — пообещал Людовик. — Но…
Он не закончил своей мысли, однако Пардальян все понял без слов. И друзья короля, которые знали его дольше — что вовсе не означает, будто они знали его лучше, чем шевалье, — тоже сообразили: монарх искренне хочет того же, что и Пардальян, тем более что Людовик слепо верил шевалье, чувствуя, что над ним, четырнадцатилетним подростком, нависла страшная угроза и что лишь Пардальян может его спасти. Королю было совершенно ясно, что в его собственных интересах защитить Вальвера, голову которого сейчас потребует Кончини. Добавьте еще то, что сам король вовсе не гневался на Одэ. Даже наоборот. В душе он ликовал, как ребенок, радуясь унижению, которому подвергся ненавистный фаворит: ведь всем было понятно, что Вальвер не только проучил Роспиньяка, но и запятнал честь самого Кончини. И королю хотелось не наказать молодого графа, а наградить.
Почему же в таком случае его одолевали сомнения?
Все дело в том, что Людовик XIII уже в юные годы начал проявлять ту нерешительность и слабохарактерность, которые сохранил на всю жизнь и благодаря которым стал игрушкой, пусть и не всегда послушной, в руках такого волевого человека, как Ришелье. Король знал о своей слабости. Он понимал, что ему трудно будет возражать упорному Кончини, которого всячески поддерживает королева; юноша опасался, что ему снова придется сдаться — как сдался он только что, когда всем уже казалось, что фаворит повержен окончательно и бесповоротно. Вот почему король боялся вступать в борьбу с Кончини. Тем более что требование маршала на этот раз было вполне законным: по справедливости Вальвера действительно следовало наказать.
Пардальян прекрасно чувствовал состояние короля и подумал без всякого почтения:
«И хочется, и колется, понимаю… Ладно, возьму все на себя. У меня, слава Богу, спина широкая — и кто за ней только не прятался…»
Шевалье сразу нашел единственное решение и громко спросил:
— Угодно ли Вашему Величеству, чтобы я ответил от вашего имени господину д'Анкру?
— Отвечайте, — поспешно согласился король, ясно показывая, с каким облегчением он принимает это предложение.
Пардальян чуть заметно улыбнулся. Глядя Людовику прямо в глаза, словно желая передать ему часть своей силы и воли, он уточнил свою мысль:
— Итак, я буду говорить от имени Вашего Величества. И стало быть вы, сир, не сможете меня опровергнуть, ибо опровергнете тогда самого себя.
— Будьте покойны, сударь: я подтвержу все, что вы скажете, — откликнулся король,
Он заявил это энергично и уверенно: юноша не сомневался, что шевалье заставит Кончини отступить. Пардальян удовлетворенно улыбнулся.
В этот миг к королю с разных сторон подошли Вальвер и Кончини. Расстроенный Вальвер хотел повиниться, не думая о том, что совершает еще один проступок, собираясь заговорить с монархом без его милостивого на то соизволения.
Пардальян все понял и выразительнейшим взглядом приказал Одэ молчать.
Впрочем, к королю уже обратился Кончини. Обычно он строго соблюдал этикет, однако на сей раз сознательно пренебрег его правилами. Но фавориту Марии Медичи позволялось все… Кончини был очень бледен. Его била нервная дрожь. Было видно, что ему стоит неимоверных усилий сдерживать себя. Голос у него не срывался, но маршала выдавал сильный итальянский акцент, проявлявшийся всякий раз, когда Кончини чрезмерно волновался.
— Сир. такой скандал, такое оскорбление, нанесенное одному из преданнейших ваших слуг, — асе это не может остаться безнаказанным. Виновника надо заточить в крепость! Нижайше испрашиваю у Вашего Величества разрешения на арест этого человека.
Огромным усилием воли Кончини заставил себя выразить просьбу в почтительных выражениях, но в голосе маршала звучали властные интонации.
Пардальян ответил ему холодным тоном:
— Конечно, граф де Вальвер поступил не лучшим образом. Это бесспорно. Но не брать же его за это под стражу! По-моему, устного порицания: от короля будет вполне достаточно,
Кончини передернуло: такого поворота событий он не ожидал. Фаворит сразу понял, что Пардальян говорит с разрешения Людовика; иначе и быть не могло. И маршал д'Анкр почувствовал, что Пардальяна ему не одолеть. Тогда он снова обратился к королю — по-прежнему выбирая выражения, но не меняя властного тона:
— Ваше Величество не откажет в законной просьбе самому преданному из ваших слуг! Прошу позволения лично произвести арест.
Читатель знает, что Пардальян не отличался особым терпением. И сейчас лицо шевалье мгновенно вспыхнуло от гнева. Быстро сделав два шага, он оказался возле фаворита и, окинув его презрительным взглядом, заявил:
— Сударь, когда я к кому-то обращаюсь, а мне не отвечают, я рассматриваю это как оскорбление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123