В остальном фаворит полагался на Марию Медичи. И, не колеблясь, он предпочел позор смерти.
Будучи гениальным актером, итальянец блестяще сыграл роль невинной и покорной жертвы. Почтительно и даже униженно склонившись перед монархом, Кончини с трогательным достоинством — которое многие, в том числе и Людовик, приняли за чистую монету — смиренно пожаловался:
— О, как обидно, как больно!.. Человек всего себя отдает беззаветному служению своему королю. — но если такой человек немного перестарается, с ним обходятся как со злейшим врагом!
Следует заметить, что у Людовика и в мыслях не было устраивать жестокую расправу над Кончини, как советовали ему его приближенные. Хоть он и был юн, ему было понятно, что не пришло еще время властвовать единолично. Ему предоставилась возможность унизить фаворита, и он поспешил ею воспользоваться. Ничего больше король не хотел. Ему даже показалось, что он немного перегнул палку. И надо признать: он действительно перестарался.
Ложное смирение Кончини польстило самолюбию подростка. И он благоразумно довольствовался этим частичным успехом. Кроме того, Людовик был достаточно умен, чтобы сообразить, что покаянные слова маршала давали ему блестящую возможность отступить, не ударив лицом в грязь.
Властным взглядом он заставил друзей замолчать. И милостиво ответил фавориту:
— Пожалуй, я слишком погорячился, признаю. Я молод и несдержан. А вы не хуже меня знаете, господин маршал, что излишнее рвение может быть таким же вредным, как и преступное равнодушие. Однако Бог милостив — и я не хочу забывать ваши заслуги и принимаю во внимание похвальность вашего намерения. Забудем об этом, господин маршал.
— Вот видите, — шепнула Фауста Марии Медичи, — видите, как хорошо, что вы не стали вмешиваться. От этого было бы только хуже. А так король сам все исправил.
— И все равно, — прошипела Леонора, — я надеюсь, что вы, мадам, отчитаете его наедине, чтобы вашему сыну неповадно было устраивать такие возмутительные сцены.
— Будь спокойна, я с ним поговорю! — мрачно пообещала Мария Медичи.
Кончини приободрился. Удар был тяжелым, но ему, похоже, удалось отвести от себя беду. И его вполне удовлетворили милостивые слова короля… пока что удовлетворили. Маршал д'Анкр приосанился, улыбнулся и победоносно посмотрел на обманутых в своих ожиданиях врагов.
Но король сказал еще не все. Только что он улыбался Кончини, чтобы пролить бальзам на жгучие раны, нанесенные самолюбию фаворита. А теперь Людовик снова был серьезен. И продолжал:
— Но слова «проходимец», произнесенного по адресу де Пардальяна, я не прощаю. И предупреждаю вас, господин маршал, что я не успокоюсь, пока вы не извинитесь перед этим человеком. Лишь такой ценой вы сможете вернуть себе нашу милость.
Этого Кончини никак не ожидал. Он отпрянул и заскрежетал зубами, твердо решив, что скорее умрет на месте, чем пойдет на такое унижение.
Король сделал вид, что ничего не заметил. Он встал рядом с Пардальяном. Это заинтриговало и сильно смутило шевалье: он понял, что сейчас его будут публично хвалить, а он, в отличие от большинства людей, отнюдь не радовался и не гордился, когда превозносили его заслуги. Между тем король взял Пардальяна за руку. И торжественно, без малейшей запинки, что бывало с юным монархом лишь в минуты душевного подъема, в благоговейной тишине громко произнес совершенно неожиданную речь:
— Дамы и господа, королю Франции не зазорно лично представить вам господина шевалье де Пардальяна. Вы скажете, что это невиданная честь при нашем блистательном дворе? Я соглашусь с этим. Но если перед вами — легендарный, великий герой, разве не таким же должен быть и оказанный ему прием? Шевалье де Пардальян — один из тех рыцарей без страха и упрека, которые не являлись после смерти блаженной памяти шевалье Байара. Стоило господину Пардальяну захотеть, и еще тридцать лет назад он был бы герцогом и пэром, маршалом Франции, первым министром королевства! Он бы купался в славе, почестях и богатстве. Но он скромен и неприхотлив, как все доблестные герои-рыцари. Вы видите перед собой последнего — увы, последнего — живого представителя этого славного племени, который отказался от всего, предпочитая жить в бедности и безвестности и довольствуясь скромным титулом шевалье.
Король остановился, чтобы оценить, какое впечатление произвела на присутствующих эта восторженно-хвалебная речь, столь необычная в устах монарха. Удовлетворенно улыбнувшись, он собирался продолжать. Пардальян воспользовался этой паузой и взмолился:
— Сир, сир, пощадите, вы слишком добры!
Юный король поднял вверх руку. Другой рукой он все еще сжимал пальцы Пардальяна. И громко, так, чтобы все слышали, Людовик горячо возразил:
— Молчите, шевалье. Нравится это вам или нет, но надо хоть раз в жизни воздать вам должное.
Взгляд короля затуманился, словно подросток вновь впал в состояние мечтательного восторга. Тихим и задумчивым голосом Людовик произнес:
— Кроме всего прочего, шевалье, речь идет не только о ваших неоценимых заслугах. Вы — чрезвычайный посол великого усопшего, и нам следует почтить его память.
И монарх снова замолчал, ожидая, когда стихнет гул удивления, вызванный этими загадочными словами. Но для Пардальяна, похоже, в них не было никакого секрета. Громко и не менее таинственно шевалье ответил:
— Раз уж вы вспомнили великого усопшего, которого я здесь представляю, что ж, я умолкаю, сир. Точнее, вот что я скажу: вы правы, сир! Воздайте ему должное — но каких бы почестей вы его ни удостоили, они будут ниже заслуг великого усопшего!
Недоумевающая публика жадно ловила каждое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123