- Мы... того, где больше плотють.
Она кивнула, сунула монету кучеру, мол, на пропой; тот едва не кончился от
счастья, усталость мигом выдуло, а она прошла мимо моего существа. Возница
метнулся вперед, распахнул для нее дверцу в воротах замка и стоял там,
низко кланяясь. Она не оглянулась, спина ровная, походка усталая, но
легкая. Пройдет по стебелькам растущей травы - не примнет.
Я не помнил, как меня вели дома и улицы, очнулся только в своей каморке.
Нет, у меня уже не каморка - просторная комната для меня, поменьше для
двух слуг. Лавка жалобно застонала: я обрушился, как подстреленный лось,
но все равно крутился на ней как уж на горячей сковороде и встал до того,
как лавка рассыпалась. Сердце стучало учащенно, будто бежал по эскалатору,
кровь гремит в черепе, в груди стремительно разрасталось щемящее чувство
острой потери.
Через зарешеченное пространство видны двор, снующая челядь. Молоденькие
девушки, сочные, пышные, быстро поспевающие, готовые для употребления. Я и
раньше мог любую, а сейчас, когда возведен в рыцари, даже знатные дамы...
Ну почему, почему меня шарахнула эта дурь, над которой высокомерно
смеялись еще подростками, прекрасно понимая свое преимущество над тупыми
ромеоми, Тристанами и прочими ростанами, что не знали вседозволенности
секса, не знали половой техники, не знали презервативов и прочих
противозачаточных средств?
Почему я смотрю во двор, где шмыгают эти сочные простолюдинки... да иногда
и дочь знатного сеньора важно прошествует в сопровождении слуг, и вижу
только бледное лицо, карие глаза, алые губы? Я ведь знаю же, что и она
такая же, как и все, знаю, что у нее между ног, знаю, что она делает со
своим мужем... что он делает с нею...
Ярость ударила в голову с такой силой, что я зарычал, схватил меч и
бросился к двери. Прогремели ступеньки, я сбежал во двор. Холодный воздух
наступающей ночи охладил лоб, я выбросил в сторону левую руку, пальцы
ухватились за что-то, я сжал их и не разжимал. Грудь быстро и часто
вздымалась, я дышал часто, с хрипами, с надрывом.
Вокруг меня образовалось чистое пространство. От множества фонарей бегут
косматые тени, но в освещенном красным светом круге пусто. Испуганные
голоса доносятся сквозь грохот жерновов из черноты:
- Что с ним?..
- Бесноватый, грят...
- Это который с Ланселотом...
- Братья, отойдите от греха...
- Да, сбегайте за лекарем. Если он кинется, то сетью его. Или на копья...
Я несколько раз глубоко вздохнул, гипервентилируя легкие, а теперь -
насыщенную кислородом кровь - в мозг, в мышцы, взять себя в руки, это мы
все знаем, нет хуже для человека моего времени стоять вот так под
брезгливыми взглядами толпы...
Из темноты выступила фигура в надвинутом на глаза капюшоне. Монах двигался
неслышно и ровно, . словно плыл над землей, меня на миг охватило чувство
нереальности. Голос из-под капюшона раздался звучный и участливый:
- Сын мой, тебе плохо?
- Спасибо, - прошептал я, - уже справился...
По толпе прокатился вздох облегчения. Монах кивнул, сказал:
- Лаудетор Езус Кристос!.. Могу чем-то помочь?
- Я сам, - ответил я. - Всегда сам.
Пальцы долго не хотели отпускать крюк коновязи, в который, оказывается,
вцепились железной хваткой. Монах поддержал меня под локоть, так мы прошли
до входной двери моего дома, я взялся за дверную ручку, а он сказал в
спину:
- Ты никогда не бываешь сам, сын мой.
Я обернулся, спросил враждебно:
- Почему?
Он перекрестился, сказал смиренно, тихо:
- С тобой всегда твоя совесть. С тобой всегда твоя гордыня... С тобой
страхи, а их легион. Даже самый мужественный человек чего-то страшится,
хотя не признается порой даже себе... Но сатана все замечает, любую
щелочку расширяет до пропасти, чтобы отрезать человека от прямой дороги к
богу. Потому держись, сын мой!.. Ты не один. Бог всегда с теми, кто
впускает его в свое сердце.
На стук дверь открыл заспанный слуга. Я обернулся на пороге, сердце сжала
боль, у монаха слишком понимающие и сочувствующие глаза, сказал тихо:
- Спасибо... Спасибо за добрые слова.
- Если что, - ответил монах, - я всю ночь в часовне... Что это было, брат?
- Искушение, - ответил я в понятных ему символах. - Искушение.
Лавка снова застонала, но я заставил себя лежать недвижимо, и она
недоверчиво умолкла. Монах назвал меня братом, а эти люди - не
простолюдины, за словами следят. Я в подвешенном состоянии: инквизиция еще
не решила, как со мной поступить; там идут жаркие дебаты, есть возможность
показать эрудицию, пофехтовать знаниями, вспомнить подходящие цитаты,
изречения, мысли, максимы, поймать оппонента на логическом проколе и
поднять его на смех...
На какое-то время про меня даже забудут, углубившись в дебри теологических
споров. Однако монахи, что следят за работой святого трибунала, помнят и
знают, что среди горожан Зорра находится человек, которого вскоре ждет
либо оправдание, либо костер.
"Леди Лавиния", - шептали мои губы. Черт, что во мне сидит, что я
автоматически воспринимаю любое замечание в свой адрес как оскорбление?
Ладно, с рыцарями привык, но почему с этим ангелом во плоти так? Ведь она
увидела простолюдина, каких видит всю жизнь. По доброте своей... и на
радостях, что доехала, дала ему монету, хотя могла и не давать. Какая муха
меня грызанула волчьими зубами?
И снова я бродил по городу, единственный, кто выглядел праздным в этом
мире деловитых муравьев. Рабочие спешно восстанавливают стены, ворота уже
новые, решетка поднимается и опускается без скрипа. Ремесленники укрепляют
на башнях и даже на стенах небольшие баллисты, что могут швырять камни и
горшки с кипящей смолой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23