Мальчишка глухо стонал. Кое-как перевязав раны, они бережно подняли его и положили в Шкредов возок. Шкред легонько отстранил деда Граеша, который держал уже в руках вожжи, и сам взялся отвезти раненого в больницу: они только что минули райцентр, а в городке конечно же должна быть либо больница, либо какая-нибудь другая медицинская помощь, а потому Анисим поехал не вперед, а назад — куда было ближе.
Шкред нокнул на коня, но особенно не разгонял его, зная, что быстрая езда может только навредить раненому.
Стояла, рыдая, около танка Люба Евик, а потом с криком: «Костик!», который больно вырвался из груди, кинулась вслед за тачанкой, догнала, влезла на нее, положила на свои колени голову Костика и начала торопливо, ласково гладить его по волосам, по лицу.
Вслед за ними, низко опустив голову, опечаленный, побежал и Дружок, такой шаловливый и веселый в другие дни.
Заржала, тяжело дернулась вперед и встала седая кобыла деда Граеша: значит, ноги у нее были целы, а повалилась она скорее всего от страху. Но на задних бабках все же виднелась кровь — очевидно, осколки слегка зацепили и ее.
Теперь только капитан спохватился и выругался: от черт, почему раньше, до беды, он не прикрикнул на хлопцев, не остановил их?
Вересовский постоял еще немного, посмотрел вслед Шкредовой тачанке, подумал, как бережно везет раненого его заместитель, а затем пошел подымать лагерь в дорогу — даже не вынимая из кармана часов, он видел, что пора трогаться: солнце уже давно свернуло с полдня, а им еще надо было сделать немалый переход до того луга, который утром выбрал Шкред для ночного привала.
16
Клава вернулась так же неожиданно, как и исчезла.
Еще издалека, сквозь пыль, он заметил, что на обочине, на небольшой кочке возле дороги сидит женщина. Подошел ближе и узнал Клаву Лапуркову. Она сидела, поджав
под себя ноги, обняв колени, обтянутые длинной юбкой, и, казалось, безразлично смотрела на проходящий мимо табун.
— Смотри, Клава сидит — как парад все равно принимает,— показала ему Матюжница.
Клава все еще сидела равнодушная, отчужденная. Но Вересовский чувствовал, что она кого-то ждет и только делает вид, что ее тут никто и ничто не интересует.
Сначала, когда он только увидел девушку, ему показалось, что это сидит Веслава. Ему и сейчас хотелось, чтобы это была не Клава, а Веслава. Он бы, кажется, подошел к ней, сказал... Чудак, а что бы он сказал ей? Что он мог сказать Веславе?..
— Ну, день добрый, беглянка,— поравнявшись с Клавой, поздоровался Вересовский.— Где это ты была? В разведку ходила, что ли?
Клава обиженно поморщилась, съежилась, втянула голову в плечи, как будто ее собирались бить, и, ничего не ответив ему, молча пошла к своей фуре, которой, пока ее не было, правил Мюд.
У Вересовского откуда-то из глубины души невольно, даже вопреки ему самому, вдруг поднялась к ней неожиданная жалость — такой показалась она беззащитной и горемычной...
Вересовский догнал фуру Щипи, коней которого они со Шкредом отдали Кузьмею, сел рядом с мальчуганом и спросил:
— Ну, как, справляешься?
— Ага,— гордо ответил мальчишка, и он понял, как Кузьмей рад, что ему поручили такие взрослые обязанности.
— А кони слушаются тебя?
Мишка и Гришка шли спокойно, отмахиваясь хвостами от мух, которые звонко, по-летнему звенели над ними, и Вересовский этого вопроса мог и не задавать — все было видно и так.
— Слушаются, дядька Степа,— ответил Кузьмей и, чтобы показать, как его слушаются кони, пошевелил вожжами, нокнул, и те сразу же пошли быстрее.
— Ну, а как наш самолет?
— Да вон, уже почти готовый. Только пропеллер осталось сделать.
— Так давай сделаем. Смотри, как это стругается,— и Вересовский взял в руку дощечку, подготовленную заранее, ножик и начал показывать, где надо выстругивать
дерево, а где нельзя трогать: самолет, его подарок Да-нилке с войны, делал Кузьмей, а он только кое-что подсказывал и показывал мальчишке, потому что одной рукой особо не настругаешься. Он знал, что со временем научится все делать и одной рукой, но пока у него ничего не получалось.
А Кузьмей старался, и пропеллер вышел хороший.
— Хоть на выставку,— улыбнулся мальчугану Вересов-ский.
Капитан сам взялся пробивать в пропеллере дырочку — надо же, чтобы он вертелся на ветру,— но гвоздик оказался слишком толстым и расколол пропеллер. Вересов-ский огорчался, сожалел, что испортил Кузьмееву работу, а тот успокаивал взрослого:
— Дядька Степа, не переживайте. Я сегодня сделаю новый, еще лучший. Я же теперь знаю, как делать.
Вересовский взъерошил белый чубок Кузьмея, соскочил на землю, в пыль и, обогнав фуру, пошел впереди.
Это был их последний переход. Они надеялись где-то после обеда пригнать уже свой табун на место, в райцентр. «Значит,— думал он,— вечером буду дома, войду в свою хату, увижу сына, жену».
Он даже пытался представить себе, как все это произойдет. Интересно, что будет делать жена? Может, она в это время будет доить корову. А может, они с Данил-кой и с другим малышом — ну и отец, все забывает о нем: раз не видел дитя, так оно и не в памяти — будут ужинать. А может, Лета как раз будет укладывать детей спать. Вот удивится, когда он войдет в хату. Нет, удивиться-то она не удивится, потому что уже, видимо, прочитала его письмо. Вересовский улыбнулся, вспомнив о письме: чудак, написал что попало. Из этого письма она ничего не поймет: откуда идет, где он. «Скоро буду», и все. Кстати, а почему он думает, что дверь в хату будет открыта? А вдруг задержишься в районе и домой попадешь только ночью? Придется звякать щеколдой или барабанить в окно. Представил, как Лета спросонья спросит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45