— (Да, это, пожалуй, довольно приемлемый тон).— Поэтому желаю тебе, чтобы ты своей неувядающей красотой радовала хотя бы тех мужчин, которые того заслуживают.
— Ого, да ты никак ударился в богему! Тебе это больше идет...
Обязательные классные насмешки отзвучали —вот стоят они лицом друг к другу с бокалами в руках, и что-то тихое, нежное пролетело над ними. Потом опять в глазах Мариана появилось замешательство — он чувствовал себя третьим лишним, отчего, пожалуй, не прозвучал и его тост.
— Вместо тоста,— поднял он бокал,— у меня к тебе одна просьба, и так как она — единственная, очень прошу ее выполнить: будь счастлива!
У Ивоины дрогнули губы.
— Вы были оба такие чудесные, мальчики, я буду скучать но вас... А теперь — до дна!
— Разве теперь мы не такие же? Мы будем становиться все чудеснее, но как ты об этом узнаешь?—Мариан налил всем, но у него не было такого опыта с шампанским, как у Камилла, и немного вина пролилось.
— Об этом я узнаю самое позднее через пять лет. Когда я прощалась с Робертом Давидом, он заставил меня клятвенно обещать, что в июне пятьдесят второго года я буду в шесть вечера в «Астории», как штык, даже если мне придется плыть хоть с Огненной Земли!
Попивая шампанское, посидели, пошутили, как, бывало, в гимназические времена. Мариан воспользовался первым же удобным случаем, чтобы подняться. Ивонна обняла его — если надо, она еще перед отъездом через Ника добудет для него обещанные доллары.
Камилл проводил его в прихожую.
— Что ты начал говорить, когда пришла Ивонна?— понизив голос, спросил Мариан.
— Да я не помню...— Только помню-то я прекрасно, все л о время я думал о Павле. Но после исповеди Ивонны такого нерыцарского решения я принять не могу; нет смысла противиться судьбе... Да и Павла эгого не заслуживает, Я ведь ее люблю...
Он чуть не сказал это Ивонне, когда вернулся в комнату.
На лестнице затихли шаги Мариана.
Камилл и Ивонна посидели молча — тишина, оставшаяся после ухода аМриана, застигла их врасплох. Это молчание нуждалось в сердечных словах. И вот у Ивонны на лбу прорезалась решительная морщинка: только не растрогаться! Холеной рукой она смущенно играла бокалом,
— Думаю, тебе понятно,— начала она наконец с напускной жестокостью, — что этак я не успею обегать весь класс на прощанье... Тут, кажется, уже ничего нет?—она посмотрела бутылку на свет, Камилл долил ей и хотел послать за следующей, но Ивонна решительно остановила его. Заставила себя изменить тон.
— Когда ты спутался с тетей Миной, это был такой гол, что его не взял бы даже Пирк. Шапку долой, ты мне понравился, только, признаться, поздновато, Я знаю — вы оба на моей совести...
На твоей совести и то, что у меня произошло с Павлой, хотелось сказать ему, но он промолчал.
— Я тебя здорово обидела, Камилл, но что поделать, коли уродилась мерзавкой...
Он успокоил ее примиряющим жестом.
— У меня морозец по спине пробегает, как подумаю, что послезавтра уеду —быть может, навсегда, Камилл! Это не чепуха — так вдруг перевести стрелки и двинуть куда-то по неизвестной колее, совсем в другом направлении... Я родилась в старом Бржевнове, в Страговском саду воровала с мальчишками груши, в Погоржельце мы клали пистоны на трамвайные рельсы и ждали в подворотнях, когда бабахнет,— и вдруг я американская миссис Циг-фельд, и бог весть, что будет дальше...
— Такие девушки, как ты, не пропадают, Ивонна. Им всегда вовремя удается перевести и другую стрелку...
Она посмотрела на часы.
— Отъезд за океан мне представляется жирной чертой под столбцом цифр, Камилл. Вероятно, мне следовало бы подсчитать их и взвесить, да что-то не хочется... В этом столбце не хватает рубрики «выдано»...— Она смотрела ему в глаза прямо, не уклоняясь.
В чем дело?—встревожился Камилл.
Она встала, обняла его на прощание и поцеловала долгим, полным чувства поцелуем. Почему она не целовала меня так, пока... Вдруг она привычно прижалась к нему, дыхание ее участилось. Отстранилась лицом, в глазах — искорка возбуждения.
— Ты дома один?..
Его сердце забилось — вот оно то, к чему он тщетно стремился все эти годы, когда горел к Ивонне, словно пучок соломы... Но тут в нем что-то воспротивилось: такое предложение — по ее кодексу чести — просто заменяет пожатие руки на прощание... Нет, ему нет нужды принимать из милости запоздавший дар, тем более что он влюблен в Павлу...
— К сожалению, мама дома...— соврал он, хотя тут же и подосадовал; но слово не воробей—вылетит, не поймаешь...
А Ивонна уже опять — просто товарищ.
— Ты меня любил, я тебя тоже немного, Камилл. Прости меня и не поминай лихом; чем так — лучше вообще не вспоминай.
После нее осталась пронзительная тишина и аромат ее любимых «Reve cTor»1. Жизнь обожает жестоко иронизировать, подумал Камилл чуть меланхолично, заставляя себя думать о Павле; но это ему не очень удалось,
Гости садились в машины.
— Где же Гейниц?—оглянулся Камилл.
— Сбежал,— ответила Мишь. Впрочем, этому никто не удивился, как и тому, что Руженка прислала извинение: на свадьбе Камилла у нее сердце истекло бы кровью.
Вместо исчезнувшего Гейница по тротуару приближалась знакомая полотняная каскетка.
— У кого же вы были свидетелем, юноша?— Тайциер ткнул пальцем в букетик мирта с белым бантом на лацкане Камилла.
— У самого себя...
— С ума сошли!—чуть ли не заорал Тайцнер. — Еще лет десять по крайней мере могли бы гоняться за девками! Нужно вам было так рано надевать хомут на шею?
— Нужно,— улыбнулся Камилл, жестом успокаивая Павлу — она расслышала эти слова и с несколько возмущенным видом ждала его у такси. Зевак, к неудовольствию пана Герольда-старшего, прибавилось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60