Простите! Ей стало стыдно за свой тон, взялась перепеленывать
малыша.
Такую отдельную, хоть и тесненькую, двухкомнатную квартиру многие молодожены сочли бы верхом блаженства, А эта молодая мамаша — на верном пути к тому, чтобы стать второй Шарлоттой.
— Не попрекайте его книгами — ведь это его судьба.
— Не знаю только, добрые ли феи одарили его этой судьбой в колыбели! Зарабатывать книжками и зарабатывать на книжки — вещи разные... Он уже полтора года ждет договора.
Ах да, «пограничная» повесть Камилла... Надо что-нибудь сделать для парня. Бедняга начал совсем не с того конца: культурной политике нынешней созидательной эпохи вряд ли отвечает попытка исследовать внутренний мир человека, который не находит контакта с обществом. Но пусть бы хоть по форме этот камилловский экзистенциализм оказался достаточно хорош, чтоб можно было за него вступиться! Конечно, ни один начинающий писатель не может вырасти на рукописях, которые желтеют у него в ящике стола. Дать эту вещь почитать, скажем, редактору Валишу и, скажем, вытянуть из него хоть какую-то рекомендацию? Поможет такой путь Камиллу — или скорее повредит?
— Если бы хоть служба у Камилла была приличная! — перебила его мысли Павла.
— А я даже не знаю толком, что он там делает, у Мари-ана в институте?
Ребенок опять заплакал без видимой причины, разразился тем пронзительным ревом, который не может радовать никого, даже его собственных родителей. Павла взяла его на руки, стала укачивать, но крик как бы заглушил вопрос Крчмы, так и оставшийся без ответа — и, казалось, Павла даже этому рада.
— Такой рев — признак будущей сильной личности. — Крчма хотел подбодрить мамашу.
— А какая личность может вырасти в такой тесноте?
— Может. Неруда в детстве жил с родителями в темной конуре позади лавки. А будущей весной Якоубек сможет ездить на дачу, к бабушке с дедушкой.
— Это в бабушкину-то «юдоль скорби»? Автобусом, с узлом пеленок? У них там в гараже машина без дела стоит, свекровь не решается выезжать — давно минули первые недели, когда тамошние недоумки считали их «национальными мучениками»!
Отказавшись от надежды утихомирить ребенка, Павла положила его в кроватку, с видом побежденной вывезла кроватку в соседнюю комнату и закрыла дверь — пускай, мол, орет там. Вернувшись, уселась напротив Крчмы, машинально потянулась к портсигару, да опомнилась, убрала руку.
— Скажу вам, пан профессор, не так я представляла себе жизнь...
Сказать бы тебе пояснее: тот, кто вечно недоволен жизнью, обычно имеет основательные причины быть недовольным прежде всего самим собой... Но зачем тратить энергию на слова, которые отскакивают от глухой стены эдакого неприступного эгоизма, не произведя никакого эффекта? Нелегко тебе будет, сын мой Камилл, и эту мою невестку сердце мое уже не примет.
Он стал прощаться, воспользовавшись первым же предлогом. Только теперь Павла посетовала вслух, что ничем не угостила гостя — совсем одурела из-за этого крика,— но слова ее прозвучали чуть ли не как обвинение Крчме, и взгляд ее при этом был отсутствующий, как если бы она ни на минуту не переставала думать о своей неудаче в жизни, — неудаче, которую носила в самой себе...
На улице Крчма заинтересовался кучкой людей, столпившихся у какой-то витрины. Что делать, любопытство — один из главных стимулов моего бытия! Он подошел ближе— что это? Извещение о конфискации особо интересной партии товаров у спекулянта с указанием его полного имени и адреса?
— Что там такое?
— Дальнозор, — важно ответил какой-то господин в темном плаще; несколько человек помоложе с усмешкой оглянулись на этого борца за чистоту родной речи.
— Наверное, какой-то учителишка чешского языка, — шепнула Крчме совершенно незнакомая молодая женщина; Крчма невольно поежился.
Из-за голов столпившихся он разглядел наконец в витрине ящик с кнопками и экраном величиной с открытку. Вокруг толковали, что скоро начнутся регулярные передачи, и Крчма пошел дальше, испытывая возвышающее чувство сопричастности драматической эпохе, отмеченной прогрессом во всех областях, А там, в маленькой, но со всеми удобствами квартире, молодая мать кормит чудесного здоровенького младенца, а в сердце у нее одни колючки...
Он поднялся на третий этаж современного здания — кафель на стенах, стекло, чистота, — постучал в знакомую уже дверь. Голос Мариана откликнулся: «Войдите!» На кушетке в его кабинете сидит незнакомая девушка в белом халате — сигарета в пальцах, весь вид довольно-таки фамильярный: спиной прислонилась к стене, одну ногу подогнула под себя и туфлю сбросила. Когда Крчма вошел, она, поколебавшись, все-таки встала, Мариан представил ее: Надя Хорватова.
— А, так вы тот самый пан профессор, о котором и по сей день вспоминают бывшие ученики! — Девушка оживилась. — Мне уже про вас Мариан рассказывал...
Тон Нади, видимо, не понравился Мариану, он недовольно посмотрел на нее, хотя Крчма прочитал в лице девушки, пожалуй, одно только любопытство, смешанное с некоторым вызовом. На низеньком шкафчике в углу он заметил небрежно прикрытые две чашки с гущей черного кофе на дне; от кофейника, стоявшего на выключенной плитке, еще поднимался слабенький парок.
— Понимаете, у нас в подвале курить запрещается. — Она неаккуратно стряхнула пепел мимо пепельницы, хотя та стояла у нее под рукой на кушетке, и надела сброшенную туфлю.
Такого простодушного объяснения от столь самоуверенной особы Крчма не ожидал. Невольно улыбнулся: значит, уважаемые, все-таки между вами есть кое-что. Немножко. (А может, и больше чем немножко?) И перед глазами его всплыло смуглое, немного печальное личико Миши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60