— Минутку, Айв, я сейчас вернусь.
Через стеклянную дверь Ивонна следила за Ником: подойдет ли он к этой троице, заговорит ли с этой броской, блестящей женщиной? Но Ник прошел прямо к портье и вскоре верйулся с ключом в руке.
— Итак, у нас снова есть свой номер, и даже тот же самый, к которому ты привыкла. Пошли!
По дороге он заказал бутылку шипучего. Юный лифт-бой в форме, с видом присмиревшего бывшего гитлерюген-да, внес в номер ручной багаж Ника; на Ивонну дохнуло знакомой атмосферой слегка обветшалого люкса, которой она так упивалась в первые недели по приезде.
— Значит, я отказываюсь от моей жуткой комнаты?
— Конечно, дарлинг.
Только теперь она повисла у него на шее; за долгую разлуку в его ладонях накопилось столько тоски по ней — Ивонне казалось, будто он открывает в ней новую, совсем еще не знакомую любовницу, в ласках Ника всегда был оттенок немного жестокого азарта, ему было плевать на то, что в незапертую дверь в любую минуту может постучать официант с бутылкой вина. Сознание этого возбуждало и Ивонну, так же, как то, что оба они даже не разделись, — и опять она проваливалась в головокружительную бездну, едва восприняв слухом собственный искупительный вскрик.
Потом, расслабленная и утоленная, она чувствовала на своей руке ладонь Ника, уже успокоившуюся, уже безучастную; в горьковато-резком привкусе шампанского был оттенок упрека за слишком поспешное соитие, без нежности, без чувства; да и в слишком быстро наступившем успокоении крылось ощущение какой-то потери. А духота, вливавшаяся в открытое окно, словно сгустилась к вечеру. Ивонна лежала на кровати, уставившись в потолок — она наизусть помнила лепной орнамент с тех дней, когда они жили тут в первый раз. Только один кусочек отвалился — вероятно, лепнина треснула во время налетов и теперь постепенно осыпается, когда по улице проезжают тяжелые американские автофургоны.
И бог весть почему, с сумерками к Ивонне подкралась знакомая тоска — как ни странно, в те месяцы, когда с ней не было Ника, ей легче было отогнать эту тоску, чем теперь, когда он здесь, рядом, и равномерно дышит, уснув на соседней кровати. Ивонне вдруг представилась ее белая девичья комната, а за дверью размеренные шаги отца — он не желал выходить на улицу, чтоб не видеть немецкие мундиры, и свой ежедневный моцион упрямо совершал дома. Иногда Ивонна выходила, кричала ему, что этот топот мешает ей заниматься... Теперь она упрекает себя, что была мало ласкова с отцом, но поздно, теперь уже все — поздно... Поздно — не увидишь ни Миши с ее вроде наивными дерзкими вопросами, ни бледного тонкого лица с задумчивыми глаза* ми — лица непризнанного поэта и, как подозревает Ивон-на, не слишком-то счастливого отца семейства, Камилла.., Поздно — не услышишь беспечный баритон силача Пирка, который и понятия не имеет, что обладает даром излучать оптимизм и уверенность. Вот они проходят перед закрытыми глазами Ивонны: приглаженный Мариан, истеричка Ру-женка, худосочный поклонник Гейниц, взгляд которого всегда будто уклоняется, даже когда он смотрит прямо в глаза, и, наконец, Роберт Давид, который порой, не считаясь со своим достоинством страстного пропагандиста родной речи, употребляет слова с забавно смещенными значениями... Роберт Давид — по молодости души как бы один из ее одноклассников! В следующий раз все соберутся без нее.., И вдруг видение незанятого стула в «Астории» — как провал на том месте, где когда-то стоял сгоревший мост.,, Ивонну всю облило внезапным испугом, гнетущим чувством, что она вырвана с корнем!.. Старого дома уже нет, а новый еще не нашла...
Ник, вздрогнув, проснулся, виновато сжал ей руку.
— Кто эта женщина там, в кафе, которая с тобой поздоровалась?
Ник искренне старался вспомнить, о ком она.
— А, я недавно снимал ее для армейского журнала и для «Пикчер пост». Это дает приличный гонорар.
— Нагишом?
Он потянулся за сигаретой, закурил.
— Профессиональные натурщицы на это не смотрят... — Ему удалось выпустить изо рта ровное колечко дыма, оно поднялось, вытянулось эллипсом. —• Нет, эта духота меня убьет! — Он нашарил брошенную как попало пижаму, вытер лоб ее рукавом. Потом протянул Ивонне бокал шампанского, оно уже почти не пенилось, в бутылке оставалась еще добрая половина. — Вообще-то лучшей моделью была бы ты, конечно, но я не осмелился бы предложить тебе такого* А лицо закрывать нельзя...
— Ты послал мои снимки тому режиссеру?
— Оператору. Разумеется, еще из Питтсбурга, Ивонна приподнялась на локте.
— Ты был в Питтсбурге?
У него нервно дернулось веко; он налил себе вина. Когда снова повернулся к Ивонне, лицо его выражало досаду и смущение, как у человека, который нечаянно проговорился,
— Был.
— Когда?
— Вскоре после того, как ты уехала из Пльзени в Прагу. — Он будто усилием воли вернул себе равновесие и уверенность. — Я тогда получил отпуск для поездки домой..,
— Я думала, ты из Сан-Диего.
— В Сан-Диего я родился, а мой дом в Питтсбурге. У Ивонны пересохло во рту.
— Что значит — твой дом?
Ник закинул подушку себе за спину, сел, поджав ноги и обхватив руками колени. Лицо его затвердело, и — как ей показалось — он даже побледнел.
— У меня там семья, Айв.
— Вот это гол... вернее, удар ниже пояса, — с трудом выговорила Ивонна бесцветным голосом. — И это ты мне сообщаешь только теперь?
Он взял ее за руку, успокаивая. Она высвободила руку.
— Не люблю, когда мужчина врет в главных делах. Лгут все, но я ведь спрашивала тебя об этом, когда мы в первый раз легли в постель... Соврать в такие минуты — большая трусость. Особенно со стороны человека, который столько раз на фронте добровольно вызывался на передний край!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60