И в эту щель, словно уличные мальчишки, выглядывали Крчма с Мишью, стараясь, чтобы их не увидел начальник станции. Рельсы сбегались под вагон, потом обоих взволнованных безбилетников на несколько минут поглотила чернота туннеля.
Наконец поезд вырвался на свет. Крчма внимательно посмотрел на Мишь — ох, этот человек видит всех насквозь, как он догадался?..
— В чем дело, Мишь?
Она отрицательно покачала головой, но любопытство не оставляло Крчму.
— Ты о чем-то думала, пока было темно! Отговариваться было невозможно.
— Я думала о том, что раздражает sympaticus, а что parasympaticus1, только сейчас уже поздно...
Ее перебил начальник поезда, который вышел из своего закутка, отгороженного от остального вагона. Крчма только сейчас представился ему, и добродушный «дед» пригласил его к себе: в закутке был столик и застекленное окно-фонарь, через которое можно смотреть вперед, на дорогу. Крчма, поблагодарив, отказался — им тут с барышней Михловой вполне удобно, вон даже кресло есть, а ящиков — на выбор.
1 Симпатический и парасимпатический отделы вегетативной нерв ной системы (лат.).
Начальник ушел к себе, Крчма и Мишь остались наедине в гулком полупустом вагоне: пачки книг, пересылаемые каким-го издательством, два-три чемодана, подшивка какого-то иллюстрированного журнала, детская коляска... Крчма с интересом рассматривал все эти вещи; вынул из коляски забытую соску, с победным видом показал Миши и положил обратно. Видимо, почувствовал, что девушке не хочется возвращаться к затронутой было теме.
— Кресло — даме! — сказал он, пододвигая кресло Миши.
— Нет, пан профессор, садитесь вы.
— Тогда компромисс: оба сядем на ящики. — Он подтащил свой ящик поближе к ней.
— Романтика... — бросила Мишь.
Через приоткрытую дверь вагона врывался ветер, шевелил волосы. А в памяти Миши прошла целая галерея преподавателей, которые довели ее класс до выпуска: любой из них, в том числе физкультурник, счел бы ниже своего достоинства путешествовать подобным образом. Но ведь то наш Роберт Давид! За одно это им можно гордиться!
— Пожелал бы я тебе более интересного спутника для такого приключения!
— Кого, например?
— Например, Мариана.
— Знаете, а он, пожалуй, не стал бы садиться на ящики! И вместо той вон церквушки, — показала она в дверную щель, — видел бы перед собой один только свой цитоста-тик. И сообщал бы мне, что злокачественные опухоли описаны уже четыре тысячи лет тому назад в «Рамаяне» и что название «карцинома» придумал Гален.
— По-моему, главная предпосылка для научной карьеры — непреходящий энтузиазм и жажда знаний. Ты не должна упрекать его за то, что он с головой ушел в свою работу. Потому что хорошо исполнять ее могут только по-настоящему одержимые.
— Я не упрекаю его за одержимость; просто мне иной раз не по себе от людей, которые за своим горением к делу перестают замечать остальной мир.
— В науке, вероятно, только так и можно — сделать из своей темы центр мироздания... Да и не только в науке. Ми-келанджело пришлось разрезать башмаки, так у него опухли ноги после того, как он тридцать дней подряд, не спускаясь с лесов, расписывал Сикстинскую капеллу. Мариан же преспокойно покидает свою «капеллу» и отправляется на свидание с тобой.
Вы словно адвокатом Мариана выступаете, да только немножко против собственного желания... Мишь лукаво глянула исподлобья на Крчму.
— Стреляете от бедра, пан профессор, хотите вызвать меня на откровенность... Да если Мариан раз в десять дней уделит мне часок, так и то большой успех. Вообще-то я даже не знаю толком, ухаживает он за мной или нет...
Вот теперь у него такой вид, будто это мое признание ему по душе...
— И все же вы подходите друг другу. А то, в чем вы различаетесь, и есть те самые противоположности, которые притягиваются. Кое в чем вы еще и в гимназии были схожи.
— В чем же?
— В том, что всем окружающим хотелось нравиться вам; вы оба, даже не осознавая этого, импонировали всем. Ты, скажем, сама никогда не выступала инициатором веселья или развлечений, но ты вдохновляла на них, вокруг тебя всегда было оживление. Точно так же одноклассники старались приобрести приязнь Мариана, а это безошибочный признак личности.
— А в чем мы, по-вашему, отличаемся друг от друга? Теперь беру на себя смелость угадать почти наверняка: он думает, что я безнадежно влюблена в Мариана...
— Твой мир — мир фантазии, а его — факты и неопровержимые доказательства. Человек науки не может позволить себе ничего, кроме реальности и конкретности.
— И все же что-то говорит мне: Мариан будет моим несчастьем.
— Несчастьем? Почему? — Крчма стал серьезным.
— Ради него я совершила ошибку, которая уже стоила мне нескольких лет жизни.
Крчма от удивления даже выпрямился.
— Ну, это ты должна объяснить мне получше! — в его тоне было сомнение. — В твоем возрасте — если говорить о биологическом времени — несколько лет довольно большая потеря. Если, конечно, принять твои слова всерьез.
Ох, этот тон сомнения! Неужели я похожа на школьницу, которая старается выглядеть поинтереснее?
— Так ведь в медицинский-то я пошла ради него!
— Ну и что?
Мишь встала, прошлась по вагону, машинально проверила, хорошо ли закреплена на железном полу детская коляска. И встала над сидящим Крчмой, как над обвиняемым.
— Помните свадьбу Камилла? В тот день я срезалась по патологической анатомии. А три дня назад завалила ее в третий раз, после того как сам декан разрешил мне последнюю переэкзаменовку. Год пропал, придется повторять...
Вот так-то. Что он теперь скажет?
Крчма от растерянности чуть не присвистнул, но тут же с каким-то облегчением махнул рукой в узкий проем приоткрытой двери:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60