только я, пожалуй, недооценивал другие его качества...
И тут почему-то всплыл перед Крчмой образ Миши — с каким волнением выглядывала она в дверь вагона, когда мимо них видением прошлого проплывал Карлштейн; восхищение словно еще больше омолодило Мишь, открыло столько детского в ее лице, еще не потрепанного жизнью. Он ясно увидел жест руки, откинувшей со лба спутанные ветром волосы, наклон головы...
— Право на счастье — вопрос сложный, Павел...
Все началось, вероятно, с того, что у нас с Шарлоттой, на беду, не могло быть детей, подумал он, а вслух сказал иначе:
— Некоторые несчастные натуры избирают себе жизненной программой непрестанные поиски все новых и новых источников затруднений, причем находят их даже в мелочах...
Крчма не был уверен, надо ли продолжать; ведь Павел Пирк вообще первый человек, которому он так открывает свое сердце. И в этой внезапной откровенности, пожалуй, повинна эта злополучная Мишь с ее взрывом полчаса назад...
— Человек, возможно, в состоянии уклониться от несчастья, которое обрушивается на него извне; но не скроешься от несчастья, которое взращиваешь в себе сам. Теперь же я просто обязан рассматривать свою жену как больную, и развод с ней был бы насилием над человеком в известной мере беззащитным... А мне кажется, надо стараться жить так, чтоб обходиться без насилия, на какой бы ступени власти ты ни стоял.
Семафор предупреждал о повороте, Пирк стал сильно тормозить. Крчма вдруг усмехнулся:
— Рассуждать на подобные темы, когда в нарушение закона едешь зайцем, да еще на паровозе, пожалуй, малость неуместно. Перевернем-ка пластинку: твои-то дела как? Есть у тебя девушка?
— Целых две; одну придется послать к... с одной придется покончить, только знать бы, с какой. Обе чем-то хороши, а чем-то — нет, с женщинами не так-то просто, вы еще узнаете... то есть вы это уже знаете. Но, как человек умный, жду вашего совета... о господи, когда я веду машину, не соображаю, что говорю. Я хотел сказать, жду, что вы, как умный человек...
— Стой, Пирк, вольно! Я тебя понял, смотри лучше, как бы сам не пустил контрпар...
Но вот и Клатовы. Крчма поблагодарил начальника поезда за любезность; на лице «деда» читалось облегчение— многократное нарушение инструкций сошло без последствий.
Мишь спрыгнула с высокой платформы служебного вагона; увидев Крчму, сделала круглые глаза — и тотчас на лице ее расцвела радость.
— Как славно, что вы не бросили нас еще в Бероуне! И я прямо сейчас могу сказать вам три словечка...
— Только три? Что ж, давай!
— Я несчастная дура.
— Да что ты? Это тебя какой-то грубиян оговорил! Она кивнула, уцепилась за его руку, потом послюнила
кончик платочка и без всяких околичностей стерла грязное пятно у него под глазом.
— А я целых сто километров вел поезд, это когда мы мчались со скоростью сто тридцать в час и обогнали парижскиОкспресс, и сам в топку подбрасывал, и давал, и за водомером следил, и контрпар включал, когда надо...
— А я здорово промерзла...
— В таком случае приглашаю вас на грог, друзья!
— Сначала я должен машину поставить, — Пирк повел на паровоз носом, блестевшим от масла. — Тут сразу за вокзалом есть забегаловка, буду там через двадцать минут, да с умытой шеей!
Заняли столик; Мишь погрела руки, обхватив стакан с горячим грогом, потом подняла его, чтобы чокнуться с Крчмой.
— И давайте сотрем все, что было, ладно?
— И не подумаю. — Крчма отхлебнул грогу. — Стереть— да ни за что! Всегда буду вспоминать эту сцену, как из редких светлых минут... Ведь сегодня исполнились сразу две мои мечты. Во-первых, я управлял паровозом, а во-вторых, ты впервые посмотрела на меня как на мужчину.
Он иронически прищурил на Мишь глаза, сделал глоток, подумав про себя, что пьет-то для храбрости.
— И вовсе неважно, что посмотрела ты на меня с отвращением, как на старого развратника, который вздумал покупать любовь... Но даже и так — лучше, чем все время быть Робертом Давидом, у которого слишком много общего с ангелами, в том числе и бесполость... Правда, предлагая тебе материальную поддержку, я действительно был ангельски бескорыстен, был тем Робертом Давидом, которого изобрела ваша потребность в идеале. Вы заколдовали меня, (Втиснули в этакий нечеловеческий образ, и я изо всех сил старался держать марку, хотя мне частенько бывало здорово тесно в этом маскарадном костюме — и смешно.
Он помолчал, чувствуя, что переигрывает иронию и чуть ли не склабится.
— Но ты, принцесса, сегодня меня расколдовала; и как думаешь поступить теперь со мной, а, Эмма?
Он старался говорить развязно, но в голосе его слышалась робость.
То, что он непривычно назвал ее настоящим именем, сбило Мишь с толку; она долго молчала. Наконец он отважился посмотреть ей в глаза — они глядели на него почти с любовью.
— Наверное, я заколдую вас обратно, Роберт Давид, — мягко проговорила она. — Понимаете, без Роберта Давида я не умею представить себе жизнь... без вашей духовной поддержки, чтобы было ясно.
Кто-то с грохотом открыл дверь «забегаловки».
— Мы здесь! — помахал Крчма из своего темного уголка — это вошел Пирк. — У тебя, парень, особый дар являться вовремя!
Пирк в два глотка осушил стакан горячего грога.
— Ваше приглашение распространяется только на одну порцию или на несколько? — спросила у Крчмы Мишь.
— На все, сколько одолеете.
— Ты когда едешь обратно? — повернулась она к Пир
— В восемнадцать тридцать восемь, — ответил тот с точностью железнодорожника.
Мишь посчитала на пальцах, сколько часов осталось до этого времени.
— Судя по твоему сложению, можешь выпить стаканов пять, и то успеешь протрезветь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60