Натянул на себя одолженные у Кеннеди белье и носки, мое же собственное белье и носки запихнул в мокрые туфли и, открыв окно, забросил их подальше в густые кусты, где еще раньше, перед тем как подняться по пожарной лестнице, спрятал плащ и штормовку. Удара от падения я не услышал, значит, никто другой его тоже услышать не мог. Вой ветра и шум дождя заглушали все.
Я вынул ключи из кармана пиджака, от которого уже начал идти пар, и подошел к двери в комнату Яблонского. Возможно, меня там ждали, но мне было все равно. Комната была также пуста. Я подошел к двери в коридор и нажал ручку. Дверь была заперта на ключ. Как я и ожидал, постель была расстелена. Простыни и одеяло лежали на полу. Следов борьбы я не заметил. Не было даже никаких следов насилия, до тех пор, по крайней мере, пока я не перевернул подушку. Она была в ужасном состоянии, но, несомненно, выглядела бы еще намного ужасней, если бы смерть не наступила мгновенно. Пуля, наверное, пробила череп навылет, чего трудно было ожидать от калибра 0,22, но не стоит забывать, что мистер Ройал пользовался весьма изобретательной амуницией. Пулю я нашел в перьях подушки. Сплав меди и никеля. Такая неосторожность удивительна для Ройала. Я решил сберечь этот кусочек металла, ласкать его, как бриллиант. Я нашел пластырь, снял носок и приклеил пулю между вторым и третьим пальцами ноги, где она не должна натирать при ходьбе. Здесь она будет в безопасности. При самом тщательном обыске, если до этого дойдет дело, ее не найдут. Гарри Гудини всю жизнь ходил с тоненькими стальными инструментами, приклеенными пластырем к подошвам ног, и никому не пришло в голову там их искать.
На четвереньках я обшарил фонариком ковер на полу. Он был достаточно мягким, и на нем остались две длинные параллельные вмятины в том месте, где волокли Яблонского. Я поднялся, еще раз обыскал постель, взял маленькую подушку, лежащую на кресле, и тоже ее осмотрел. На ней ничего не было заметно, я обнюхал подушечку — рез-
кии запах сгоревшего пороха не выветривается из ткани даже много дней спустя.Я подошел к столику, стоящему в углу, налил виски и сел, пытаясь воспроизвести развитие событий. Все происшедшее казалось совершенно бессмысленным. Концы с концами не сходились. Каким образом Ройалу и тем, кто ему помогал,— в одиночку никто не смог бы вынести Яблонского — удалось войти в эту комнату? В этом доме Яблонский был на правах ягненка в волчьей стае, он обязан был запереть дверь на ключ. Мог, койечно, существовать и второй ключ, но дело в том, что Яблонский свой ключ непременно оставлял в замке, причем в таком положении, что можно было его вытолкнуть или повернуть с другой стороны только с применением силы и с таким шумом, который обязательно разбудил бы спящего.
Яблонского застрелили, когда он спал в кровати. Он обычно спал в пижаме, но там, в саду был полностью одет. Зачем он оделся? Все это было бессмысленным, и тем более не имело смысла одевать покойника весом сто двадцать килограммов. И почему пистолет не был с глушителем? Я не сомневался, глушителя не было: он уменьшает убойную силу, и даже пуля из специального сплава не смогла бы дважды пробить череп. Кроме того, убийца воспользовался подушкой, чтобы приглушить звук выстрела. Это еще было понятно: наши комнаты находились в дальнем крыле дома; подушка и сильная буря не дадут никому в доме услышать выстрел. Но дело в том, что за дверью должен был находиться я и я не мог не услышать выстрела, разве что был глухим или мертвым. А ведь Ройалу было известно — по крайней мере, я полагал, что ему известно,— что я спал в соседней комнате. Может быть, Ройал знал, что меня не было там? Он вошел, увидел, что я исчез; догадался, что только Яблонский мог организовать мне побег, и сразу застрелил Яблонского? Это объясняло все, кроме улыбки на лице покойного.
Я пошел в свою комнату, передвинул кресло с одеждой поближе к электрокамину и вернулся, в спальню Яблонского. Полу-литровая бутылка виски была полной на три четверти. Недостающего количества не могло хватить, чтобы притупить бдительность Яблонского. Однажды я был свидетелем того, как Яблонский выпил бутылку рома в течение одного вечера — виски он недолюбливал —и внешне опьянение проявилось лишь в том, что он смеялся больше чем обычно. А теперь он уже никогда больше не рассмеется.
Сидя почти в полной темноте, при слабом отсвете электрического камина в соседней комнате, я поднял бокал. За Яблонского, не знаю, как назвать, может быть, прощальный тост. Я медленно отпил виски, чтобы ощутить его аромат; две-три секунды я сидел спокойно, потом встал, быстро пошел в угол, выплюнул виски в умывальник и тщательно прополоскал рот.
Виски принес Виланд. Он дал Яблонскому закупоренную бутылку и бокалы. Когда мы оказались наверху, Яблонский налил виски нам обоим. Я чуть было не взял бокал в руку, но вспомнил, что не стоит пить, если вскоре придется опускаться под воду с кислородным аппаратом. Яблонский выпил виски из обоих бокалов, а после моего ухода, наверное, еще парочку.
У Ройала и его дружков был ключ от двери Яблонского, но даже если бы им пришлось ломиться с топорами, Яблонский все равно ничего бы не услышал. В этой бутылке виски снотворного было достаточно, чтобы усыпить слона. Теряя сознание, Яблонский все же смог с трудом добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но стоял в темноте и упрекал себя за то, что не выпил тогда с ним. Думаю, я сразу бы распознал смесь виски и снотворного. Яблонский же не любил виски, ему, наверное, казалось, что шотландское виски должно иметь именно такой вкус.
Ясно, что Ройал обнаружил два пустых бокала из-под виски;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73