И как всегда бывает, когда летишь куда-то с семи глав, распустив губы, его ждало разочарование: хоть и лез он по бездорожью на четыре уступа вверх, минуя возможные засады, а поселеньице-то оказалось с гулькин нос, скатывающееся вниз по песчаному склону, поросшему даже внутри становых стен склизкими грибками-маслятами. Степы тоже были нищенские, не покрытые окаменьем, – вбитые в землю розовые сосновые стволы, да еще и разной высоты. Почесал в затылке: заходить ли в это убожище или нет; но потянуло медвяным духом – ну хоть на что-то здешние, кипенские, были способны.
Пойло оказалось неожиданно крепким, хотя и недодержанным – можно себе представить, каково оно будет, когда войдет в полную силу! Варили его по всему околью из суховатых лиловых палочек, коими были покрыты лесистые склоны. Харр, кинув мелкую монетку, которой хозяин медоварного шалаша обрадовался точно кладу бесцепному, потягивал густую, плохо отцеженную жижу и слушал вполуха словоохотливого виночерпия, который на радостях от нежданного барыша старался задержать гостя подолее в надежде получить еще. Выходило, что сегодня в путь отправляться незачем – и подкоряжники озоруют, и постники эти из долины шмыгают, как никогда. Не убьют, но обчистить могут. А вот завтра двинутся вверх, к Жженовке Тугомошной, все три аманта, караван получится добрый, с ним и идти будет веселее.
О Жженовке Харр тоже не слыхал, потому поинтересовался; хозяин с горькой обидой на жизнь поведал, что в стародавние времена жженовцы их обмишурили: себе яйцо зверя-блева доставали и им еще одно втридорога продали. И наказали белым цветом-кипенем кормить. А ящер-то оказался лядащий, все морду от корма воротил. Потом кипенские прознали, что своего блева соседи кормят поджаренными лепестками, вот он и жрет в три глотки и окаменья с него – хоть залейся.
– Ну так и вы жарьте, – лениво посоветовал Харр.
– Никак не можно! В двух станах соседних одному колеру не бывать! твердо, как молитву, отчеканил медовар.
Харр только головой покрутил: ох и закоснелые вы на унылой своей Ала-Рани…
– Тогда один выход: по морде его… Сапогом желательно, чтоб ногу не отъел.
– Никак нельзя – зверь он обидчивый, сдохнет еще. А где мы по сему времени новое яйцо достанем – Хлябь Беспредельная до сих пор ведь водой залита.
– Да, тоска с вами.
Хотя от рассказа обиженного судьбой медовара ему стало даже весело: каждую байку и диковину он нанизывал на тугую струну своей памяти, чтобы потом все это разметнуть самоцветной россыпью перед Мадинькой, умницей неприступной…
– А что это у вас все три аманта враз задницы свои подняли?
– Так Тридевятное Судбище, – шепотом, точно тайну заповедную, сообщил хозяин шалаша. – Сейчас в Жженовку страх сколько народу стекается, я думал и ты туда ж.
У Харра на спине мгновенно проросла колючая шерстка жгучего интереса:
– А на кой такой ляд судилище? Кого винят?
– Беспонятный ты какой-то, али пьян уже в синюшный дым. На Тридевятном-то о законах вековечных кумекают, а не про то, что кто-то стибрил али по морде хряснул… Поспал бы ты до утрева, а?
Харр порылся в памяти: вроде бы он слышал, что в последний раз подобный синклит собирался несколько поколений тому назад. Видно, сейчас назрел серьезный повод.
– Уж не м'сэймы ли поперек горла амантам стали? – предположил он, доцеживая последние капли и сплевывая на земляной пол поденную труху.
– Может, и они, а скорее ихний бог. Опасуются его господари наши, как бы себе убыток не вышел.
Любо-дорого с простым человеком поговорить за чашей хмельной – коротко и ясно всю суть обрисует. Не больно цветисто, зато точно.
– А ты бы нового бога принял?
Обросший спутанными космами аж до самого переносья, медовар, больше похожий на чудище лесное, чем на человека, кинул в рот сушеный грибок и задумчиво его пожевал.
– Отчего же нет, ежели бог будет добрым? От моего-то проку, что от дрозда – молока… – Харр даже не стал спрашивать, каков сейчас у него персональный божок, – и так было очевидно. – Одно только мне не по нраву: чует мое сердце, что между мной и богом новоявленным обязательно эти вот самые м'сэймы вопрутся. А на кой это мне…
Вопрос вместе с грибочком застрял у него во рту, и он повалился навзничь. Заботливая пирлюшка слетела с Харрова плеча, где она безропотно дожидалась конца попойки, и поползла по сизому, точно спелая смоква, носу гостеприимного хозяина. Он и не поморщился.
– Ага, понял, – пробормотал Харр и, с трудом подобравшись к распростертому, словно выкорчеванный пень, телу, перевернул его мордой вниз, чтобы не подавился или в случае чего не захлебнулся. Потом на карачках добрался до выхода, высунул голову на свежий воздух да так и рухнул, блаженно улыбаясь.
Проснулся он оттого, что его подмял под себя медведь. Харр изогнулся, стряхивая с себя похрюкивающую тушу, и потянулся за мечом, с трудом раздирая пьяные свои зенки. Вовремя очухался: и не медведь это был, а хозяин дома, пытавшийся перебраться через него наружу, к белой прохладной бадейке, кем-то заботливо оставленной супротив порога.
Харр притянул бадейку к себе, расплескивая легкую мутноватую влагу. Глотнул – это оказалась свежая сыворотка, мигом его отрезвившая и прогнавшая изо рта поганый вкус, медвяный и мерзкий одновременно. Отпив с треть, протянул посудину медовару – тот ее опорожнил, не отрываясь.
– Однако обоспались, – деловито заметил тот. – Пошли-ка, а то караван без тебя отчалит.
И, поднявшись, зашагал по тропе, заменявшей здесь улицу, так твердо, словно и не валялся всю ночь, вдрабадан косой. Харр поспешал за ним, чувствуя, что пустой желудок прямо-таки изнывает от голода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158