Но это не будет ни боевой вороной Асмура, ни спутница ее своенравной юности, пленительная сиреневогривая кобылка. Просто добрые кони.
– Харр, за мной.
– Слушаю и повинуюсь, ха! Только меч…
Она слышала, как он гулко топает у нее за спиной, со свистом вытаскивая свой недавно обретенный меч из ножен и толчком загоняя его обратно. Не наигрался еще.
– Вот ежели нам по дороге попадется дэв или, на худой конец, лешак заплутавший…
– Помолчи, сделай милость!
Просека была наполнена густым предвечерним звоном невидимых насекомых, стрекотом не то пичуг, не то крошечных зверьков наподобие свяничей, но главное – в нее сливался с окрестных холмов терпкий хвойный настой, отцеженный с кедровых крон полуденными солнечными лучами и смешавшийся с колдовским ароматом только что отцветшего папоротника. В этом золотисто-чащобном мареве, казалось, медлительно и торжественно вызревали призраки чудес, сотворенных для кого-то другого – не для нее. И даже для гнезда, которое нужно было сотворить где-то здесь, вдалеке от Бирюзового Дола, эта узкая прорезь в почти непроходимой заросли напитанного морскими ветрами хвойника была слишком неуютной, прямолинейной. Для гнезда требовалась заповедная ложбинка, а отыскать ее можно было только с воздуха. Мона Сэниа досадливо оглянулась на своего спутника – тихрианский бродяга, которого не смущали никакие тяготы наземных дорог, смертельно боялся высоты. Если поднять в воздух крылатого скакуна, то и харрадов конь устремится вверх, и уж тут-то трусоватый, как и все задиры, менестрель поднимет такой переполох, что сгонит с гнездовий оба птичьих базара, прилепившихся к восточному окончанию Игуаны.
Принцесса досадливо поморщилась. Надо было взять в сопровождающие кого-то из своих. Она не сделала этого, стараясь каждый раз оставлять наиболее надежную охрану возле малышей. Свои… Может быть, их восторженная влюбленность – это именно то, чего ей так не хватало в последнее время? Каждый из них и сейчас, не раздумывая, отдал бы за нее свою жизнь; разница была только в том, что раньше это было бы готовностью пожертвовать собой ради прекрасной и желанной женщины, а теперь – ради бесконечно чтимой повелительницы. Но для нее, с детства привыкшей…
И тут черная четырехпалая рука бесцеремонно легла на ее поводья, а другая воровато скользнула, обнимая за талию. Конь чутко дернул головой и остановился как вкопанный.
– Ну так что, перепелочка ты моя непуганая, – проворковал над ее ухом завораживающий, с томной ленцой, басок менестреля, – может, нам и впрямь поразвлечься, раз твой князь не против?
Стремительно бледнея от бешенства и отвращения, она вздернула коня на дыбы, так что его страшные, в шипах, копыта мелькнули перед самым носом незадачливого кавалера.
– Да ты что, дуреха? – в его крике послышалось искреннее недоумение. – Я же не с охалки, а жалеючи…
А вот это был уже полный беспредел. Руки, привыкшие к боевому мечу, не соразмерили силы удара. Харр, как и все кочевники не признававший стремян, вылетел из седла, и в этот миг оскорбленное и мстительное воображение принцессы выметнуло на пути его падения невидимую пелену, которую все джасперяне именовали стародавним, ничего не значащим словом «НИЧТО» и, пройдя, сквозь эту неощутимую границу джасперианского мира – и того химерического, который был подсказал принцессе ее дурманящей разум яростью, он с размаху плюхнулся в самое гнилостное, самое стылое, самое бескрайнее во всей Вселенной болото. В последний миг искра сострадания кольнула ее сердце, и она осветила зеленую ночь, простершуюся над неоглядной топью, жутковатой вспышкой одинокой звезды.
"Вот и пусть постранствует, – сказала она себе, одновременно пытаясь унять бившую ее дрожь и силясь улыбнуться – то и другое не очень-то у нее получалось. – Помыкается по такому-то свету. Охладится. И больше о нем не думать! "
Она пригнулась к шее коня, поднимая его в полет. Ветер и хлестнувшие слева игольчатые лапы исполинских деревьев вернули его к действительности. Не на прогулку же она выехала – надо искать место для Кукушонкова отпрыска. Она вдруг поймала себя на том, что думает о будущем птенце совсем как о человеческом детеныше. А почему бы и нет? Кукушонок – не поводырь в отставке. Он – член семьи.
Белая тень скользнула над ней – Гуен, пропадавшая неизвестно где все последние дни. Еще одно существо, состоящее со всеми ними в непонятных родственных отношениях. Исполинская птица легла на левое крыло, вместе с конем описывая широкий круг над лесистым островом, протянувшимся с запада на восток, точно гигантский ящер, подставляющий южному солнцу свой правый бок. Сходство подчеркивали четыре крошечных островка, попарно прилепившиеся к каждому боку – во время отлива они смыкались с сушей, так что на них можно было перебраться, не замочив ног. До сих пор ни у кого из островитян не появлялось желания совершить экскурсию на эти неуютные скалистые выступы, так же как и Бирюзовый Дол, несомненно, вулканического происхождения, тем более что два из них были непроходимо загажены сонмищем морских птиц; ввиду их сходства с игуаньими лапами их так и называли – Правая Передняя, Левая Задняя… Сокращенно ПэПэ, ЭльПэ, ПэЗе и ЭльЗе, а между собой, когда это не могло коснуться принцессиных смуглых ушек, дружинники величали их по-своему: Попа, Лопа, Пиза и Лиза. Копь и сова набирали высоту, так что все четыре «лапы» были видны сверху одновременно.
– Послушай, Гуен, – крикнула мона Сэниа, заглушая свист воздуха, рассекаемого кожистыми крыльями ее коня, – а если бы ты хотела свить гнездо – где бы ты это сделала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158