– этот термин, слишком неожиданный из уст варварки, заставил мону Сэниа снова насторожиться.
– Разве на твоей дороге нет такого слова? Это означает – корзинка с разными мыслями. Вот все то, о чем сплетничают в гареме…
– Я поняла, – оборвала ее принцесса. Действительно, этот специфический термин, так неожиданно выданный транслейтором, на языке Тихри мог существовать в какой-нибудь совершенно посконной форме. – Но ведь вместе со старым рыцарем они воскресили и ребенка?..
– Вот именно. Подозреваю, что ребенок, возмужав, станет самым фанатичным пропагандистом… Опять транслейтор.
– Ты меня убедила, – у моны Сэниа нарастало какое-то предчувствие, что ей не стоит задерживаться здесь ни на одну лишнюю минуту. – И более того: могу тебе признаться, что с наслаждением вымела бы эту пернатую нечисть прежде всего с собственной планеты. А уж с Тихри – это в придачу. Но я поклялась оставить все как есть.
Паянна подалась вперед:
– Но ведь эта клятва касалась только твоей дороги?
Мона Сэниа прикрыла глаза. «Ты можешь поклясться, что сделаешь все, чтобы эти слова стали для Джаспера законом?»
Венценосный крэг промахнулся – ему следовало бы сказать «для всех миров».
– Я не могу обещать тебе, что начну что-нибудь делать немедленно, обнадеживать эту странную, полную решимости женщину у нее не хватило духа. Ты, наверное, не знаешь, но я прибыла сюда, чтобы попытаться найти ту… ту, которой князь Оцмар завещал голубую звезду.
– Об этом весь гарем уже знает, – усмехнулась Паянна. – В корзинке наших новостей эта – с самого верху. Но ведь говорят, что на ее могилу наложено заклятие – ни один человек с Тихри… там еще упоминали два мира, но я не запомнила названий – ни один не сможет отыскать ее. Ты из этих миров, белокожая?
– Да. Значит, мы пытаемся напрасно? Что же делать?
– Ну это просто. Законы волшебства хороши своей незамысловатостью. В твоем деле ничего не смогут сделать все люди трех миров. Ну так найди четвертый мир, такой, в котором отыщется смелый воин – или, если посмотреть с другой стороны, легковерный дурачок, – который не побоится отправиться с тобой в ледяной Ад.
Принцессу потрясла даже не легкость, с которой эта странная, удивительно независимая женщина подсказала ей решение, казалось бы, тупиковой ситуации; глядя на это неподвижное, застывшее, точно маска из черного дерева, лицо, она почувствовала ту притягательность которую всегда ощущала, стоя над бездной.
Маска снова дрогнула, невидимые черные губы разлепились:
– Не теряй времени, светлокожая. И запомни: нашей дорогой правит не Милосердный князь. И даже не солнцезаконники. Здесь правят анделисы, а им голубое золото не нужно. И они всеведущи, потому что, облегчая муки умирающих, они узнают абсолютно все, что происходит на Тихри.
– Разве они умеют читать мысли?
– Какой-то способ у них имеется…
– Знаешь ли ты, Паянна, что ты – самый мудрый человек из всех, кого я встретила на солнечной Тихри? – черное лицо осталось неподвижным, хотя мона Сэниа ожидала, что в ответ на ее искренние слова эта туземка хотя бы поведет своей заплетенной в косичку бровью. – Так вот, Паянна: когда я найду возможность прилететь сюда в следующий раз, я хотела бы знать – каким образом анделисам удается проникать в тайну человеческой мысли.
Черно-угольная маска качнулась в едва угадываемом кивке.
– Ну, возвращаемся…
В княжеской палатке было пусто, если не считать сибиллы, который, сидя на подушках по-турецки, самозабвенно чиркал зажигалкой.
– Ты учти, запасы волшебного огня не безграничны!
– Упреждать надо было сибиллу обездоленного!
– Цыц, обездоленный! – прикрикнула на него Паянна. – Ишь, кисеты напоясные брякают – наклянчил, наворовал…
Милые бранятся – только тешатся.
– Князь?..
– На горе, на горе. С твоими. А Чернавку спровадили на твою дорогу. Только грех это, грех, и окажет он себя…
Мона Сэниа исчезла, не прощаясь.
С подоблачной высоты, на которой она всегда появлялась, чтобы зорким оком хозяйки и воина оглядеть Бирюзовый Дол и его окрестности, ни малейшего шевеления в лазоревой чаше заметно не было, только валялся между боковыми корабликами забытый кем-то плащ, да тусклой цепочкой замерли вдоль стены, не обремененные никакими приказами сервы. Зато на просеке царило оживление: два всадника направлялись к дому, а трое дружинников валяли дурака, затеяв весьма популярную у молодежи игру, которую Юрг как-то окрестил «конно-подпространственной чехардой». В конце просеки то и дело вспыхивали на солнце пронзительные звездчатые блики – принцесса догадалась, что это переправляемые с Тихри слитки голубого золота.
Она опустилась поодаль, среди деревьев, чтобы не испугать коней. Первым всадником был ее муж, державший на руках Юхани. За ним следовал Харр, впервые, вероятно, взобравшийся на крылатого коня. Его громадные ноги не влезали в стремена, и тем не менее он держался в седле, как влитой; Флейж, Дуз и Ких поочередно рысью догоняли его першерона и, поравнявшись, вскакивали на лошадиный круп, чтобы потом соскочить, сделав в воздухе какой-нибудь замысловатый курбет.
Словно почувствовав ее появление, Юрг натянул поводья и остановил коня, озираясь.
– А вот и мамочка, – сказал он, поднимая малыша. – Грабительница тихрианского отделения швейцарского банка. С каких пор, дорогая, ты воспылала страстью к презренному металлу?
– С тех пор, как нашему Лронгу понадобилась весомая гарантия его безопасности. Сейчас расскажу.
Она поставила ногу на стремя своего звездного эрла, он поднял ее и посадил перед собою, совсем как во время их самых первых прогулок по полям бесцветника сразу после свадьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158