– Видал ты такое у лихолетцев?
Дяхон шумно потянул в себя влажный воздух:
– Да ежели по чести сказать, то и у аманта не видал… – Харр уловил дребезжащую трещинку в голосе – так настоящий рубака говорит о добром оружии, которое ему не по карману, или законченный бабник – о девице, коя ему не по зубам.
Бродячий рыцарь не чужд был ни первому, ни второму.
– Так кто ж ты тогда? – тоскливо вопросил Дяхон – простая душа, он никак не мог потерпеть рядом с собой чего-то неопределенного.
– Не поймешь ты, – отмахнулся Харр, уставший объяснять каждому встречному-поперечному, что такое «рыцарь». – Так что зови меня попросту Гарпогаром. И вот еще что объясни ты мне: а на что подкоряжным яйцо-то? Им что, так уж надобен в лесу их замшелом этот зверь-блев?
– Им-то? – изумился Дяхон непонятливости собеседника. – Им самим он на хрен не нужен. А вот ежели они его продали бы в тот стан, где собственный зверь уже в летах, то получили бы столько, что вся их орда цельный год кормилась бы. А по нонешним временам, может, и два.
– А что, корма подешевели?
– Яйца подорожали. Хлябь Беспредельную затопило, и надолго – разве не слыхал? Подкоряжники-то это мигом сообразили.
Неясная догадка мелькнула в голове менестреля:
– Слышь-ка, а ты сам часом не из этих… лесовичков?
Дяхон степенно стряхнул крошки пирога с подола рубахи, торчащей из-под кольчужки, на корявую ладонь и приманил пирлей – те почуяли сразу, слетелись едва видимой в полумраке стайкой.
– Ишь, души безгрешные, есть не едят, а тепло доброе от пищи людской понимают… Чужой человек ты тут, Гарпогар, а то бы знал, что аманты в дом к себе только собственных окольных принимают, и токмо в отрочестве. Так что в стражи тебе не попасть, а в лихолетцы – это очень даже недурственно.
– Слыхал, Щитовых на один пропой, а потом что?
– Кто этими ночами расстарался, тот долго сыт будет – ножевые-то полной мерой платят. Потом у вдовушки какой-нибудь подкормишься, в оружейном двору подсуетишься, так все лихолетье перекукуешь. А там птица ты вольная, хоть в пригородье вживайся, хоть в странники подавайся. Дойдешь до того стана, где новое лихолетье объявлено, – опять тебе служба.
– А тебе кто мешает?
– На мне ж клеймо, ни один амант к себе не пустит…
Так, значит. Не ошейник, так клеймо, как на скотине. Нет, эта земля ему положительно нравилась все меньше и меньше.
– Показал бы клеймо-то, – по неистребимой привычке не пропускать ничего диковинного поинтересовался он.
Дяхон засопел. Обиделся, что ли? Тогда непонятно почему, ведь, по его же словам, попасть в дом к аманту – удача и честь немалая.
– С какой это такой радости я перед каждым встречным посеред ночи портки спускать должен? – пробурчал он наконец.
– Так у вас что, клейма на заднице ставят? – Харр с трудом удержался, чтобы не фыркнуть и вконец не разобидеть старого вояку.
– А то! И кольчужкой прикрыто, и в бою не под ударом. И притом, когда не видишь, то забываешь быстрее…
– Сидеть-то не мешает? – не удержался Харр.
– Оно повыше того. Так что ежели и помру где-нибудь в караванном дозоре враз установят, что был я из Зелогривья.
– По знаку?
– По цвету.
– Постой, постой, мне ж говорили, что нельзя на живое тело зеленище класть – прорастет?
– А то! Потому, прежде чем клеймо рисовать, это место слизью гада-стрекишиика мертвят. Так-то. Не-ет, был бы у меня сын, ни в жисть не отдал бы его в стражи. Живешь – вроде бы и сыт, и под крышей; только жизнь-то быстро пролетает! А как немощь одолеет, даст амант горстку зеленушек на обзаведение, и вали со двора. С дружками попрощаться – половина долой, тут не то что хибары – деревца одинокого не купишь, чтоб повеситься. И помолиться больше некому…
Он покачал головой, отмахиваясь от нахлынувших на него горестных мыслей, глянул на посветлевшее небо и, достав из-за пазухи оселок, принялся вострить неуклюжий свой меч.
– Молиться всегда можно, – ханжеским тоном заметил Харр, только чтобы как-то утешить старика.
– Не скажи. Бог у меня солдатский, простой; да и сам посуди, велик ли выбор у нашего брата? Пока я в стражах, он мой меч блюдет – стало быть, и жизнь мою охраняет. А как отдам я меч свой обратно аманту, на что мне мой бог?
– Постой-ка, что-то я не пойму, о чем речь.
– Да вот он мой бог, в руках держу – Оселок-Направник. Не, плохого о нем ничего не скажешь, для служивого человека он в самый раз, у нас многие его выбирают… Только вот уж здоровья у него не попросишь, и ни девки сговорчивой, ни достатку, к старости припасенного… Эх, нет такого бога, чтоб был на все про все!
Харр с изумлением поглядел на своего собеседника – ишь ты, сам додумался до единого бога! Вот только край неба уже совсем зазеленел, скоро и солнышко выкатится травяной оладьей. Наслушался он сегодня вдосталь, а рассказывать про тихрианские обычаи – вопросов не оберешься. Хотя и не грех бы просветить старого служаку про то, какому такому единому богу поклоняться, кого чтить с рождения и до смертного часа.
Пусть своим умом доходит.
– Будет, – хлопнул он себя по колену. – Отсидели мы свой дозор.
– А и отсидели, – без особого энтузиазма отозвался Дяхон.


***

Продравши глаза пополудни, Харр ощутил себя в скверном расположении духа. Вроде и чужой ему Дяхон, а все-таки жаль. Делиться дарами амантовыми ему, разумеется, и в голову не приходило (одна Махидушка сколько выклянчит!), но хотя бы дать добрый совет… С другой стороны, давно положил он себе за правило в законы-порядки чужих дорог не вмешиваться, а поскольку все дороги на белом свете были ему, по правде говоря, чужими, то и странствовал он по ним, не оставляя ни малейших следов в умах встречавшихся ему на пути людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158